Булат Окуджава - Бедный Авросимов

Наш герой как бы очнулся, ибо это напомнило ему о цели их путешествия, что тюрьма не спит, бодрствует. И тут он взглянул на подпоручика. Тот сидел с печальной усмешкой на устах, словно знал наперед, как все случится, хотя, может, и в самом деле знал.

"Вот как наяву-то жестоко все, - подумал Авросимов. - Сидит унтер, будто его кто врыл сюда, и хоть ты убейся - с места не сойдет, и жилы у тебя вытянет, коли ему велят... А кто он? А он мой соплеменник, брат мой..."

- Хороший день нынче, - обратился к унтеру Авросимов. - Что за охота в кибитке сидеть? Шли бы погуляли.

- Ваше высокоблагородие, - раздельно произнес унтер, - мы уж вернемся нагуляемся. Нынче нам нельзя-с.

- Простыть боитесь? - спросил наш герой.

- А как же-с, - засмеялся унтер, довольный, что с ним молодой рыжий в пышной шубе господин ведет беседу. - У нас простужаться никак невозможно, - и одними глазами указал на подпоручика, который словно и не слышал этого разговора. - Я бы и рад прогуляться, да ведь простынешь, - он засмеялся вновь. - Мне перед отъездом строго-настрого велели: мол, гляди, Кузьмин, ежели простынешь!.. Мол, лучше обратно не вертайся - лечить зачнем.

- А больно лечат?

- Ох, и не спрашивайте лучше, ваше высокоблагородие, аж до самых печенок, и не встанешь опосля... Так что лучше я в тепле посижу.

- А зачем же, Кузьмин, так больно-то? - спросил Авросимов, начиная испытывать раздражение и не понимая, отчего оно в нем вдруг пробудилось. - А может, это хорошо, Кузьмин, что так лечат? Может, без этого нельзя?

- Без этого, знамо, нельзя, - уже не улыбаясь, сказал унтер. - Кабы можно было - не лечили бы. Да я этого избегну.

- А ты сам-то, Кузьмин, других лечил?

- А как же, ваше высокоблагородие, бывало-с. У меня рука верная.

Тут подпоручик резко оборотился к нему. Унтер засмеялся.

- У меня рука верная, - повторил он.

- А не совестно вам рассказывать о своих злодействах? - с гневом спросил Заикин, весь бледнея.

- Так что, ваше высокоблагородие, - подмигнул унтер Авросимову, - как надобность будет, вы не сумлевайтесь: у меня рука верная.

Авросимову захотелось вскочить наподобие медведя и взмахнуть руками, чтобы унтер, прошибив дверцу, летел в снег, и глядеть, как он там будет извиваться, но следующий вопрос подпоручика остановил его.

- Неужто вам так лестны ваши обязанности? - спросил Заикин.

Унтер успел только подмигнуть Авросимову, как дверца распахнулась, и ротмистр Слепцов, румяный и счастливый, предстал пред ними.

- Ну-с, - сказал он, - можно и отправляться.

Тут унтер начал покорно выбираться вон, чтобы уступить место ротмистру, и Авросимов глядел на его напрягшуюся шею, пока он медленно сползал с сиденья и протискивался в дверцу, и сердце нашего героя сильно скакнуло в груди, ударилось обо что-то, и он ринулся к выходу... От сильного его толчка унтер рухнул в придорожный снег, распластавшись, и наш герой заторопился следом, будучи не в силах удержаться в кибитке.

- Ба, - засмеялся Слепцов, - что за оказия!

- Ноги размять, - сказал Авросимов. - А ты что же это падаешь, любезный друг? - обратился он к унтеру, который наконец поднялся.

- Ваше высокоблагородие меня толкнули-с маленько, - сказал тот, стряхивая с шинели снег и недобро поглядывая на нашего героя.

- Пьян ты? - спросил, смеясь, Слепцов. - Ступай на место!

Жандарм заковылял к своей кибитке. Золотая соломинка пересекала его спину.

Первое время они ехали молча.

Подпоручик, бывший свидетелем странной сцены, разыгравшейся перед ним, изредка взглядывал на Авросимова; ротмистр, вспомнив о дорожных фантазиях нашего героя, вдруг поник лицом, глаза его сделались печальны и настороженны, счастливое выражение исчезло.

Что же касается нашего героя, то он попросту спал или делал вид, что спит, во всяком случае, глаза его были закрыты, голова откинута, а щеки терялись в густом приподнятом воротнике.

И все-таки он не спал, а, полный случившимся, заново все это переживал и изредка поглядывал синим своим торопливым глазом на бедного подпоручика, лишенного даже права постоять за себя.

Тут перед нашим героем возникла давняя сцена в злополучном флигеле, когда прекрасные его, Авросимова, друзья и Сереженька, покойный ныне, допытывались у капитана, как же это он смел даму оскорбить, хотя он никакой дамы (вот крест святой) не оскорблял, а посему дергался в разные стороны, не спуская взора с желтой ладони Бутурлина. И вот, вспомнив эту историю, наш герой, конечно, мог преспокойно двинуть псу по его напрягшейся шее, а после спрашивать, что, мол, случилось, и полезть обратно в кибитку, недоуменно пожимая плечами, то есть он так и поступил, да удар был слишком вял (вот жалость!), так, толчок какой-то.

- Простите, господин подпоручик, - вдруг сказал ротмистр, - я вынужден был приказать унтеру занять мое место на время стоянки, хотя сие вовсе не указывает на мое к вам недоверие, а просто инструкция...

- Да уж пожалуйста, - откликнулся Заикин, не поворачивая головы, поступайте как знаете, сударь.

- Но вы не должны на меня быть в претензии, ей-богу... Давайте-ка обо всем забудем, а попросим господина Авросимова продолжить свои фантазии, а там, глядишь, и моя Колупановка вывернется.

- Эээ, - сказал Авросимов, - я и придумать больше ничего не могу. Ведь вот как стройно все получалось, а тут не могу, да и только. А вы, господин ротмистр, стало быть, и мне не доверяете, ежели считаете долгом своим жандарма...

- Да что вы, Господь с вами, - обиделся Слепцов. - Но видите ли, какая штука. Ежели, предположим, преступнику вздумается бежать и он, ваш пистолет отобрав, вам же его в лоб и уставит, вы ведь, милостивый государь, руки вскинете, и все тут, верно?

- А жандарм? - усмехнулся наш герой.

- А жандарм, сударь, при исполнении служебных обязанностей и рук подымать не смеет, а ежели и поднимет, так чтобы на преступника накинуться...

В этом ответе ротмистра было ровно столько резону, чтобы не возражать, а только глянуть краем глаза на подпоручика, которого так открыто именовали преступником.

Ах, милостивый государь, мы всегда беспомощны, когда правы, ибо неправота лихорадочно обзаводится доказательствами, и она тут же все это вывалит вам, и вы отступите, ибо она свое дело знает, а правота об том не заботится: мол, ежели я правота, так и без всего всем ясно, что я правота. Вот так.

Наконец, как снова поменяли лошадей, и уже другой, молоденький жандарм насиделся в кибитке вместо унтера Кузьмина, они снова тронулись. Авросимов почувствовал, что голод его истерзает и холод замучает, а каково-то подпоручику в его шинелишке?

Ротмистр словно услыхал его размышления, а может, и его проняло холодом да голодом, но он первым нарушил длительное молчание и сказал подпоручику:

- Вы простите, сударь, что я так долго не распоряжаюсь покормить вас. Ежели на пути - так мы время потеряем, а уж доберемся до Колупановки, там вам будет все, чего ни пожелаете, ей-богу.