Рудольф Ольшевский - Дамский наган

Рудольф Ольшевский

ДАМСКИЙ НАГАН

Имя дают родители, а кличка, даже если ты сам себе ее придумал, сочиняется небесами, не иначе, как самим богом. Ну кто, кроме него мог подсказать уголовникам, что Вильку нужно назвать Пантерой. Не будь этого прозвища, Вилька, может быть, и вел бы себя иначе. Но вот он получил кликуху, и теперь нужно было ей соответствовать. Подсознание определяет сознание. Вилька держал в страхе всю "Соборку", а она, как известно , была в Одессе чем-то вроде подготовительных курсов для любой тюряги. В драке Вилька был действительно страшен. Но обычно до этого не доходило, так как на слова он был тоже крут. Это он как-то не по росту громыхающим басом произнес, что первый раз бьет в рыло, а второй -- по крышке гроба. И голос его при этом был глухой, как удар по дереву.

Толик назвал себя Джонсоном сам. Первоначально он дал себе имя Гарсон, но потом узнал, что это означает, и срочно переименовался в Джонсона. После этого хуже обидеть его нельзя было, чем назвать Толиком. Полгорода сужало у него брюки, переделывая "клеши" в "дудочки". И действительно, черта с два стали бы ездить к нему парни с Пересыпи и Молдаванки, если бы он назывался Анатолием. А к Джонсону составлялись списки клиентов за месяц вперед. И только мы, его соседи, могли придти к нему рано утром или поздно вечером и обслужиться по блату.

Хромому Витьке кто-то, как гербовую печать на задницу поставил, дал прозвище -- рупдвадцать. По ритму походки очень подходил ему этот прейскурант. Он ковылял по нашему двору, а разные ноги его, будто передразнивали друг друга -- рупдвадцать, рупдвадцать, рупдвадцать.

Иностранцы вряд ли поймут такое. Там как не припадай на одну ногу, а доллардвадцатьцентов никто не назовет. А у нас рупдвадцать -- кличка для хромого что надо.

Однако самое нелепое прозвище было у меня. Могу поклясться, что больше ни у кого в мире такого не было. Ну скажите, пожалуйста, кого еще в мире называли Дамский Наган?

Представляете, летним одесским утром какой-нибудь хмырь кричит у моего окна: "Эй, Дамский Наган, пошли на море!" И самое обидное , что мама, моя родная мама, не понимает, что это оскорбительно. Спокойно она отвечает хмырю: "Алик, Дамский Наган пошел за хлебом".

Ну хотя бы назвали Маузер или, на худой конец, Автомат Калашникова. А то Дамский наган.

Если бы прозвище мое было Маузер, я, наверное, и вел бы себя иначе, и судьба бы у меня получилась другая. Маузер иначе улыбается, по-другому ходит. А у Дамского Нагана вечно эти извиняющиеся глаза и нелепая улыбка. И вообще, разве стал бы писать стихи Автомат Калашникова? А даже если бы и стал, то это были бы совсем другие стихи. Наверняка, они были бы написаны гекзаметром: "Трах-тарарах-тарарах-тарарах-тарарара!" Как у древних греков. Им, видимо, трепыхающийся перед штормом парус нашептал этот ритм. Надо же, чтобы он повторился в битве под Одессой через три тысячи лет.

А Дамский Наган? Ну что это такое? "Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой".

И во всем виноват я сам. А дело было вот как. Началось все с того, что я родился в командировке. То есть, как вы понимаете, в командировку послали не меня, находившегося в эмбриональном состоянии. Хотя, с другой стороны, как на это посмотреть. Командирован был мой отец. И не только он, его одного было недостаточно для моего появления на свет. Вместе с ним на год с лишним уехала из Одессы в глухое белорусское село и моя мама. Совдекабристка.

А шел в ту пору 1938 год. И если округлить цифру, на каждого новорожденного приходилось, как минимум, трое расстрелянных на одной шестой части суши. Интересно, на чью смерть пришлось мое рождение? На Мандельштама? На Меерхольда? На Вавилова? Ишь, чего захотел. Наверняка на каких-то безвестных Рабиновичей, Ивановых, Грищенко. Как бы там не было, волею социальной арифметики природа тогда дорого заплатила за мое рождение.

Отец мой работал в райкоме партии. В одном из тех мест, где идейные пули материалистами материализовывались в свинцовые. Ленинградские "Черные Маруси", в которых возили арестованных, в Одессе назывались "Соньками-дримбами". На бортах закрытых грузовиков писалось не "Хлеб", а "Рыба". Не хлебом единым.

Первый секретарь райкома глянул на живот моей матери, которая была, как говорится, чуть-чуть беременна, и отправил моего отца в длительную командировку, пока его не коснулось "это самое", и Сонька в кожанке с пьяным дворником не нанесли моим родителям ночного визита. Отец поехал поднимать колхоз, не ведая того, что освободил свое место "врагу народа", которым неминуемо должен был стать он сам, не поторопись с его командировкой секретарь райкома.

Хороший был секретарь, да будет ему магаданская земля пухом. Он вызвал моего отца в свой кабинет и долго говорил с ним под портретом Ильича.

А портрет уже давным-давно знал все, что произойдет, не зря он так хитро улыбался. Не в еврейскую бабушку пошел портрет, дедушкино татаро-монгольское иго зловеще косилось со стены. Великий вождь, как прищурился в октябре семнадцатого, так и не расщурился двадцать лет спустя. Сильный ветер дул тогда с Невы, что ли? А может быть целился в кого-нибудь этот любитель пострелять из крейсера Аврора?

Секретарь вручил отцу два пистолета. Один большой -- маузер. Второй же маленький -- тот самый, будь он неладен -- дамский наган.

-- Там еще летают бандитские пули. Так что распишись, что получил оружие, председатель.

-- А второй зачем? -- недоумевал отец.

-- Жена твоя ждет ребенка. Пусть хранится на всякий случай у нее под подушкой. Тебе ведь придется мотаться по полям.

И надо же, чтобы рассказывая во дворе о том, в какое геройское время я родился, вспомнил я об этом пистолете. Умолчи я о нем, и меня, наверняка, окрестили бы маузером. Хотя слово "окрестили" здесь неуместно. Изобретатель грозного оружия Маузер был безусловно евреем. Но звучит его фамилия вполне сердито, вроде вилькиного "второй раз бью по крышке гроба". Так нет же, не устоял, трепло, рассказал о втором нагане. Между прочим, неизвестно, существовало ли такое оружие в природе вообще.

Хотя, видимо, существовало, не могла ведь его выдумать моя мама. Наверное, пистолетики не серийно делали для жен больших начальников. А может быть, их создавали с дальним прицелом. Вдруг да придет такой момент, и судя по темпам тридцать седьмого тире тридцать восьмого года вскорости, когда мужчины нашей страны перестреляют друг друга. Кто тогда будет продолжать успешно начатое дело уничтожения "врагов народа", чтобы в конце концов победа коммунизма оказалась неизбежной? Сами понимаете, еще нужно было завершить коллективизацию, окончательно покончить с так называемыми кулаками, только разворачивалась индустриализация, кругом внедрялись троцкисты, по улицам бродили шпионы, инакомыслящие мыслили иначе, чем следовало, уже учились в мединститутах будущие врачи-отравители, в основном из евреев, уже проскакивали кое-какие вредные заметочки в журналах "Нева" и "Ленинград", писатели писали не то, полководцы направляли свои полки не туда. Предстояла серьезная работа. Вернее, не предстояла, а продолжалась.