Юрий Домбровский - Обезьяна приходит за своим черепом

— Одним словом, — сказал он громко, — делайте и пишите что вам угодно, но если вы уж взялись за эту почётную задачу — сохранить вашего учителя, то и не забывайте основного: убедить профессора в том, что для игры в страусы он выбрал неподходящее время. А чтобы облегчить вам это, я думаю, будет не лишним, если мы отправим вас к профессору для личных переговоров.

— Что?! — в ужасе вскочил Ланэ, совершенно забыв о том, где он находится. — Мне лично?

— Ну да, вам! Лично! — твёрдо повторил за ним Гарднер. — Лично вам! А что вы так испугались? Ничего страшного тут нет! Приедете вы, разумеется, от себя, но только привезёте от нас ему некий документ. То есть опять-таки не от нас, а от коллектива работников вашего института. Вот и поговорите тогда с ним лично обо всём. Кстати, вы и о письме своём потолкуете. Вы не смущайтесь, что в нём вы не пощадили себя, — это мы вам в вину никак не поставим. «Унижение паче гордости» — в данном случае это изречение как раз подходит... Впрочем, это ещё не сейчас, а потом, через некоторое время... Да, — вспомнил он вдруг, — кстати! В прошлый раз вы показали, что Ганка назвал того человека, которого вы видели у него, Отто Грубером. Скажите, ну а профессор Мезонье этого Отто Грубера не видел и не знал?

— Нет, не знал! — быстро ответил Ланэ.

— А почему вы так уверены? — вцепился Гарднер.

— Ну, во-первых, он пробыл у Ганки всего один день, во-вторых, профессор никогда не мешался в политику!

— Как и вы? — улыбнулся Гарднер.

— Как и я!

— Как и Ганка!

— Как и Ганка! — ответил с разбегу Ланэ и спохватился: как же так, политикой не занимался, а арестован за политику. — Ну, о Ганке-то я, собственно, не знаю, — поправился он. — Ведь вот вы его...

— Политикой не занимался, — Гарднер выдвинул ящик стола и достал книгу в пёстрой обложке. — Ну а вот эту статью в «Ежемесячном обозрении» как назвать иначе, как не самым наглым протаскиванием политических идей под видом чистой науки?

— Это верно, — уныло сознался Ланэ.

— А книга профессора Мезонье, где он пытается опровергнуть наше миропонимание в самых истоках его возникновения и отнять наше историческое право на переустройство мира? Неужели это тоже не политическая, не чётко политическая концепция? А? Как, по-вашему?

— Вы правы! Это политика! — опять согласился Ланэ.

— Отнимите у нас наше право, выработанное историей, нашу кровь и наш дух, сложившийся в течение тысячелетий, заставьте нас отречься от учения о нашей исключительности — и что тогда останется от нас? Слепая военная машина — и только? Не правда ли?

— Правда! — снова согласился Ланэ.

— То-то, что правда, и вот это вам и нужно объяснить профессору. Он либо не понимает этого действительно, либо делает вид, что не понимает. Не посылать же мне ему на дом брошюрки министерства пропаганды! Он, вероятно, и не представляет себе, насколько серьёзно стоит вопрос о нём и о его институте, всё думает отделаться шуточками этого, кого он там цитирует?.. Платона, что ли, или кого?

— Сенеку! — усмехнулся Ланэ.

— Отделаться шуточками да цитатками из Сенеки. Нет, это теперь не пройдёт. Мы кровь проливаем, а он чернила льёт, но право-то крови всегда выше права чернил. Передайте ему это. Он любит афоризмы.

— Скажу, всё скажу, — заторопился Ланэ и подумал: «Боже мой, он ведь по-настоящему волнуется!»

Гарднер сидел и смотрел на Ланэ.

— Вот и ваше письмо тоже политика, — сказал он вдруг.

«Пропал! — ужаснулся про себя Ланэ. — Уже читал! Значит, Курт действительно предал меня».

— Только правильная политика, умная политика, такая, которая нам нужна, поэтому, — Гарднер встал и очень дружелюбно, совсем как равному, протянул Ланэ руку, — и поэтому до свидания, господин Ланэ! Вот ваш пропуск! Идите и спите себе спокойно! Мой привет вашей супруге...

Ланэ откланялся и, пятясь, пошёл к двери. Но тут Гарднер снова окликнул его:

— Когда вы побываете у жены Швейцера с поручением от её мужа, то... Вы когда у неё будете?

— Завтра утром! — смиренно ответил Ланэ.

— Так вот, после этого позвоните мне, только из собственной квартиры, разумеется. Хорошо?

— Хорошо! — ответил Ланэ.

— Так спокойной ночи! — кивнул головой Гарднер и раскрыл какую-то папку.

Снова коридор, запах масляной краски, неоновые лампочки, первая лестница, вторая лестница, фивейские сфинксы — один с отколотым носом, обезглавленный Рамзес, поражающий врагов, паук с человеческим лицом, последняя дверь — и вот она, улица!

— Уф! — вздохнул с наслаждением Ланэ и потёр переносицу. «Жив! Слава Богу, жив! Вот оно! Не так, как Ганка и Швейцер! Три Ка! Три Ка! Какие же это три Ка? Кюхе, киндер, а что третье? Клейдер или кирхе? А Гарднер совсем не страшный...»

Вдруг он вздрогнул.

«Сходите к госпоже Швейцер и после позвоните мне, но только из своей квартиры», — раздалось у него в ушах. — Зачем же ему звонить? Звонить после посещения?.. Значит...

Он стоял, смотря в темноту. Ветерок налетел и погладил его по лицу. Он досадливо поморщился.

«Значит, я всё-таки стал его агентом? — решил он вдруг с печальным, но спокойным убеждением. — Как же это так получилось? Этот Швейцер? Да и не Швейцер сначала, а Курт! Да и не Курт даже, а кто же? — Он вдруг усмехнулся и махнул рукой. — Ах, да что тут думать. Не всё ли равно, кто! Важно, что я достукался!»

...Вот всё это и вспомнил Ланэ, глядя на Курта. Теперь всё это было позади, но как бы там ни было, видеть шпиона Гарднера было ему неприятно.

А Курт поднял с земли новый кол — четвёртый, наверное, — и стал тесать его быстро и умело, сбрасывая на землю красивые белые стружки. И кол заблестел и становился всё более похожим на клык.

— А вы Курцера не видели? — спросил Курт.

— Да ведь он, кажется, у себя в комнате. А что? — спросил Ланэ, смотря на Курта.

— Да так... Не хотелось бы мне ему на глаза попадаться.

Это неожиданное признание так озадачило Ланэ, что он даже стал на мгновение в тупик.

— Разве вы его... — начал он.

— Нет, — предупредительно пояснил Курт, — не знаю, то есть я знаю, но... да и нет, не знаю... Просто не хочу встречаться — и всё.

И тогда, смотря на его сердитое и даже чуть расстроенное лицо, Ланэ вдруг мгновенно понял всё.

Ну, конечно, так оно и есть, совсем не шпион Гарднера этот малый, и не служит он в гестапо, а просто несёт тайную охрану Курцера. Ведь это так ясно. Во-первых, он прибыл одновременно или даже, может, немного раньше, чем немецкие войска вошли в город; во-вторых, когда не было Курцера в городе, не была на даче и Курта. Курцер появился в городе — Курт пришёл на дачу. Всё осмотрел, обнюхал и подготовил. В-третьих, теперь понятны слова Курта, что он не хочет показываться на глаза Курцеру. Охраняемые почти всегда не терпят своих охранителей: они обязательно напоминают о тех, от кого надлежит их охранять, — сколько раз Ланэ читал об этом в мемуарах. В-четвёртых, понятно и то, почему около Курцера нет никакой охраны. Она есть, но тайная: один или двое — Курт и камердинер — несут службу в самом доме профессора, остальные ограничиваются внешней охраной. Оно и понятно. Кого можно опасаться в самом доме? Профессор, его жена, Ганс, служанка Марта — вот и все, кто есть внутри. А что сад хорошо охраняется снаружи, это он видел сам: прежде чем дойти до дома профессора, ему пришлось встретиться с тремя пикетами, и один был у самой калитки. Сидел человек в белом костюме и курил папиросу, а когда Курт подошёл к калитке вместе с камердинером, он спросил: «А кто это?» И тот ему что-то быстро и тихо ответил. Теперь и ещё одно понятно: отчего Курт ловит птиц — занятие, кажется, не совсем подходящее для садовника и очень подходящее для человека, обслуживающего (пусть даже тайно) Курцера: единственно только этим Курт способен заслужить благоволение своего хозяина, а если он ещё научит этому и племянника... Да, хитрая бестия, чертовски хитрая и продувная бестия этот Курт!