Юрий Домбровский - Обезьяна приходит за своим черепом

— Вот с ним и говорите, — сказал он тихо, кивая головой на Курцера, а мы что!

Старший из группы подошёл к Курцеру.

— В кустах ничего не обнаружено, — сказал он громко. — В одном месте трава примята, и там лежат две консервные банки, но они после дождя до половины полны водой и, видимо... — он задохнулся, потому что слишком торопился и трусил.

Этот анекдотический рапорт совершенно взорвал Курцера. Он повернулся и пошёл к автомобилю. Руки у него слегка тряслись. Он тяжело дышал. Дымчатый, синеватый рассвет почти совсем растворил темноту, но Курцер не видел этого. Желая дать простыть гневу, он наклонился и сорвал лоснящийся широкий лист ландыша. Полная, круглая капля, непрозрачная, как комочек ртути, скатилась по его руке. Он приложил к разгорячённому лицу жёсткий лист и простоял так с минуту неподвижно. Потом молча подошёл к автомобилю, сильно рванул дверцу и залез в него. И сейчас же около него появились с разных сторон начальник охраны и секретарь.

Курцер сидел, призакрыв лицо одной перчаткой, и около нижней губы его, как часы, пульсировала какая-то жилка.

— Альфред? — спросил он после небольшой паузы.

— Да? — наклонился к нему начальник охраны.

— Откуда они взяли эту ундину?

— Она сидела в кустах и когда увидела нас, то прыгнула в овраг и бросилась бежать. Говорит — шла в город на работу и остановилась, чтобы отдохнуть.

— Что же, может быть и так, — согласился Курцер. — Увидела вас и испугалась.

— Но она из здешней деревни, — сказал секретарь.

— Что же, и это вполне вероятно, — сказал Курцер, закрывая глаза. Ему на секунду всё стало противно и безразлично. Огромная, безликая усталость находила на него. Но он знал, что это сейчас же пройдёт.

— Но странно, — сказал секретарь, — она должна была видеть этого убитого. Не может быть, чтобы он не прошёл мимо неё.

Курцер молчал.

— И то ещё странно, — пожал плечами лейтенант, — что она села отдыхать, находясь за версту от деревни.

— В деревню! — вдруг приказал Курцер и вскинул голову. — Едем в деревню! И бабью рубаху тоже захватите! — продолжал он яростно, так что даже пена показалась у него на губах. — Там мы отдадим её по назначению. Хочу я посмотреть, что это за гнездо. Едем!

Женщины, к которым шли солдаты, жили за бугром. Но Курцер вдруг опомнился: «Ещё чего недоставало! Ехать в такое время к бабам! Проверять комендантскую охрану! Я в самом деле схожу с ума».

— Альфред! — крикнул он. — Поворачивайте к самому крайнему дому и машину остановите шагов за десять. В дом я войду один.

— Но, полковник, — пробормотал лейтенант, с испугом глядя на него, ведь только что...

— Я войду один! — зло повторил Курцер. — Идите вы к дьяволу, лейтенант! Поняли?..

...Дверь отворилась не сразу. Сначала кто-то долго кашлял, потом заскрипела деревянная расходившаяся кровать, кто-то прошлёпал в туфлях и вслед за тем зазвенело что-то металлическое — видимо, он задел ведро. Потом уж кто-то подошёл к двери и остановился, прислушиваясь. Закусив губу, Курцер толкнул дверь.

— Кто там? — быстро спросил тогда хриплый старческий голос.

— Отворите! — приказал Курцер. — Продовольственный комиссар вашего округа.

С минуту за дверью молчали.

— Ну, — сказал лейтенант и ловко локтем оттёр Курцера и сам встал на его место, — мы же ждём вас! Скорее!

Звякнул крючок, но дверь не отворилась. Тогда лейтенант ударил кулаком по двери, она распахнулась.

Высокий старик с длинной жёлтой бородой, лиловыми мешками около тяжёлых, красных, вывороченных век стоял перед ним. Он выглядел как человек, с которого содрали одежду, — такой он был растерянный и сбитый с толку. В его склерозной, жилистой руке, покрытой лиловыми узлами, была зажата уже не нужная ему свеча. На нём была кремовая длинная рубаха, и на ней неуклюже сидела красная суконная жилетка (когда же и кто носил такие костюмы?). Старик молча, по-детски вздохнул и отшатнулся от входа, и тогда, чуть не сшибая его с ног, в дом прошёл сначала лейтенант, потом Курцер и четверо человек охраны.

— Надо открыть окна, — сказал лейтенант, стоя среди комнаты. — Быстро, ну!

Сзади Курцера что-то завозилось и быстро перебежало комнату. Он мельком посмотрел — ставни были уже открыты, — и Курцер увидел, что это старуха, жёлтая, морщинистая, в длинной белой рубахе и в ужасном кружевном чепце.

Он огляделся. Комната чистая, даже белёная, но не особенно большая. В углу стояла крупная фигура богоматери со сложенными руками, похожая на кормилицу, с двумя венками из пыльных, серых бессмертников. В простенках висело несколько швейцарских видов, и на одном из них низвергался с отвесной острой горы водопад, выложенный перламутром, а под ним, и совсем не к месту, висело распятие, опять-таки в венке из бессмертников. На специальных полках стояли две большие узорные пивные кружки, украшенные белыми слепыми барельефами.

Курцер отодвинул сломанный стул и сел.

— Вы и есть хозяин? — спросил он старика. Вынул из кармана портсигар и положил его на стол.

— Так точно, ваша милость, — ответил старик, глядя на Курцера.

— Вас только двое? — спросил Курцер, быстро оглядывая комнату прозрачными, рысьими глазами. — Вот я вижу богоматерь, вы католики?

— Так точно, ваша светлость, — повторил старик, кланяясь, — католики, и я и старуха.

Курцер не сводил с него глаз. Лицо у старика было встревоженное, но не видно было, чтобы он особенно трусил.

— И больше с вами никого нет? — Курцер всё оглядывал стены, стараясь выхватить какой-нибудь характерный предмет, который бы говорил о присутствии третьего лица, и не мог. Швейцарские виды, статуя мадонны, распятие да две немецкие пивные кружки — вот и всё, что было в комнате. Сына у вас нет?

— Не видим его пятый год, — ответила старуха, — даже где он, и то не знаем. Говорят, что живёт где-то в городе Париже, а правда, нет — так и не знаем. Прислал года два тому назад карточку — он в автомобиле за шофёра, и больше от него ничего нет. Вот, не угодно ли взглянуть, ваша светлость?

Она выдвинула ящик комода и вытащила оттуда кипу разноцветных конвертов, перевязанных зелёной ленточкой. Руки у неё тряслись. Приговаривая что-то, она стала их распутывать.

— Не надо, не надо! — брезгливо поморщился Курцер. — Что там! А вот скажите мне...

— Ещё живёт со мной внучка, да сегодня ушла к подруге.

— Да, — вдруг вспомнил Курцер, — давайте сюда эту Лорелею.

Он стал успокаиваться, но ему, видавшему всякие виды, неприятно было уже и то, что он хотя на минуту потерял самообладание, — и всё оттого, что заболел. И верно, он болел — во рту становилось всё слаще, всё сильнее пахло замазкой.

Он наклонился и сплюнул прямо на пол.

Ну зачем он заехал сюда? Что ему здесь было нужно? Разве это его дело? На то есть гестапо и Гарднер, а вот теперь распутывайся с этими стариками и дезертирами. Рыжая девка ещё приплелась к чему-то, с ней возись ещё...