Юрий Олеша - Воспоминания о Юрии Олеше

- А почему, собственно, не платят нам за нашу титаническую работу?

Что я мог ответить? Я молчал, подавленный блеснувшими перед нами материальными перспективами. Через полчаса мы покинули душное помещение редакции, причем каждый из нас сжимал в руке по одному незабываемо серебряному рублю. Одичав от радости, мы бросились молодецкой рысью с Пушкинской вверх по Полицейской, затем повернули на Ришельевскую и бодро подались вперед по Дерибасовской - прямым путем в знаменитый погребок "Гамбринус", где нас ожидало доброе пиво завода Енни и бессмертная одесская таранька на закуску. Кубарем скатились мы по крутой, но гостеприимной лестнице в погребок. Не прошло и пяти минут, как мы восседали на пузатых бочонках, заменявших тут стулья, и чокались толстыми пивными кружками. Олеша поднял кружку:

- За Блока, за поэзию, за музыку, за весенние карнавалы на земле!

...Я не буду здесь останавливаться на том, как любил Олеша, сидя в вечерние часы на Николаевском бульваре, следить за толстым военным капельмейстером Чернецким, когда густо и торжественно погромыхивали трубы, когда лились лирические признания валторны и раздавался грозный и нежный голос басов. Мы знаем, как Олеша любил Бетховена, как в бетховенской симфонии ему слышался голос судьбы.

- Это стучится судьба. Ты слышишь: ту-ту-ту...

Гремели трубы революции, перекатывались громы восстаний, слышалась песня любви, сердечной тревоги - и обо всем этом говорил нам Олеша, снова и снова погружаясь в пучину воображения.

Надо вспомнить, как Олеша думал, как он раздумывал, - это очень интересно и заманчиво. Он мог одиноко сидеть в скверике, подняв воротник пальто и нахлобучив на лоб большую серую шляпу с помятыми полями. Он мог подолгу стоять на мосту и смотреть на старую, ревматическую баржу, которую, пыжась и хрипло кашляя, тянул ржавый и такой же ветхозаветный пароходик. Он бывал внимателен к словам своего собеседника, его, может быть, действительно интересовало то, о чем ему рассказывали, но вдруг вы замечали, как его лицо на ваших глазах резко изменялось. Олеша уходил в себя, учтиво улыбался, как бы извиняясь, прощался, и его плотная фигура неспешно удалялась. Его обуревали мысли. Я уверен, что его мыслительный аппарат не знал ни секунды "простоя", ни мгновения покоя, а это ведь и значило, в сущности, что воображению его конца-края не было, что постоянно и непрерывно он был в рабочем состоянии, что раздумья, сюжеты, образы, метафоры, характеры и характеристики, приметы и наблюдения сладостно и непокорно одолевали удивительный мозг Олеши.

Таким я его видел на заре его жизни, таким он оставался до последнего своего часа.

И вот проходят годы. Мы не отвыкли от голоса Олеши, - напротив, мы привыкаем к нему все больше. Он идет нам навстречу. Мы видим нашего Юрия Олешу все рельефней и явственней, и он живет беспокойно, возвышенно, горестно и счастливо для нас, для следующих поколений в своих прекрасных произведениях.

Зинаида Шишова

Меня часто упрекают за то, что об Олеше я не написала ни строчки: "Ну как не стыдно! Вы ведь друг его юности!.. "Зеленая лампа"!"

А я молчу. Сейчас признаюсь: только при одной мысли, что мне предстоит говорить об Олеше, я буквально немею.

Я иногда задаю себе вопрос: почему я с такой легкостью говорю о Багрицком или о Катаеве? - и сама себе отвечаю: да, я не могу так хорошо писать, как они, но я понимаю, как это делается. Даже "Святой колодец", не говоря уже о "Траве забвения".

В молодости, когда, казалось бы, нельзя было предвидеть, кем станет Юрий Олеша, один из наших друзей иронически процитировал строчки из его поэмы:

...И конюхи выводят тонконогих

И злых коней в пурпурных чепраках.

Они клянутся чертом и мадонной,

Но слов таких от них я не слыхал...

У меня от этой последней строчки захватывало дыхание. А друг наш называл это "леконт-де-лильщиной"...

"Пурпурные чепраки"? "Черт"? "Мадонна"? Возможно... Но для меня и сейчас над этой строчкой: "Но слов таких от них я не слыхал" - как будто колышется тихое пламя. Может быть, с этого и начинался Олеша?

Наши разговоры с Юрой о литературе (а он ни о чем другом не умел говорить) для меня часто заканчивались головной болью и неверием в себя. Хотя Олеша, преувеличивая мои возможности, не называл меня, скажем, "способной", а так и говорил: "Ты очень талантлива". Тогда мне это казалось розыгрышем. Такие розыгрыши у нас в "Зеленой лампе" были в большом ходу.

Но теперь я поняла, что в том сверхвысоком здании, которое возводил Олеша, понятие "талант" помещалось где-то внизу - между вторым и третьим этажом.

Уже в Москве Георгий Шенгели сказал мне как-то с доброй и снисходительной улыбкой:

- А вы помните наши одесские беседы об Олеше? Казалось ли мне тогда или действительно вокруг ваших слов о нем как бы витало слово "гениальность"?

Меня, вероятно, всю передернуло от злости. Уже была "Зависть", "Заговор чувств", "Список благодеяний" и прекрасная пьеса "Бильбао", которую Олеша мне читал (но о ней потом).

- Вам смешно? - спросила я. - А вот попробуйте сейчас поговорить со мной об Олеше!

Он-то попробовал, а я и попробовать не смогла. Господи! Эти неожиданные Юрины лестницы ассоциаций, по которым то спускаешься по ступеньке за ступенькой книзу, то вдруг изо всех сил, из последних сил, пытаешься последовать за ним - туда, наверх, и... не можешь!

Поэт Бугаевский называл Олешу "ваше императорское высочество", "наследный принц", "еще не император, но скоро взойдет на престол"...

Теперь, я думаю, уже всем понятно, почему я так неумно и неумело говорю об Олеше.

Лучше вспомню прошлое.

Мы с Юрой любили играть "в Пушкина". У Пушкина мы находили строчки из Анненского, Блока, даже Ахматовой.

...Знакомили меня с Олешей дважды. В первый раз - когда я была еще гимназисткой. Дело в том, что в ту пору моя "Баллада об Уоте Тайлере" уже ходила по рукам у одесской учащейся молодежи. Возможно, что она попалась на глаза и Олеше. Я упоминаю об этом только потому, что с двумя строчками из "Баллады" мы еще встретимся.

Ришельевская гимназия, где учился Олеша, была почти рядом с моей. Один из моих почитателей познакомил меня с Юрой на улице:

- А вот наш знаменитый хавбек (теперь в ходу другие футбольные термины), тоже пишет стихи.

Мы внимательно посмотрели друг на друга. Потом, когда мы по-настоящему познакомились уже в "Зеленой лампе", Олеша спросил:

- Вы меня запомнили? Мне ваши глаза даже снились.

Я его запомнила. У меня-то самые обыкновенные глаза, а вот таких глаз, как у этого ришельевца, я ни у кого не встречала. Но какой-то черт дернул меня сказать:

- Глаз ваших я не запомнила. Поняла только, что вы хороший футболист и пишете стихи.

Как потом выяснилось, Юра был огорчен.

Я много раз приносила ему извинения, описывала ему его глаза, которые смотрят на вас из другой, непонятной страны. Цитировала стихи Адалис: "Медальный профиль Юрия Олеши".