Георгий Осипов - Майская ночь лемуров

Г.Осипов

МАЙСКАЯ НОЧЬ ЛЕМУРОВ

Азизян заплевывает все вокруг себя. Причем даже если его плевки плевки приземляются на привычный ко всему асфальт проспекта им.Ленина, оглядя стреляющий слюною ротик Азизяна с тонкими губами и руническим шрамом на левой, горящей неизменным румянцем щеке, вы решите, что Азизян уничтожает таким образом каких-то кишащих у него под ногами гадов. Повыползших из темных и сырых подвалов на теплое зловоние Азизяновых носок, ужасных насекомых.

В этой истории три главных героя: Азизян, Нападающий и я. Кроме нас в ней появляются еще две олдоватые для девятиклассников хуны, чьи личности не были установлены. Хуны ответили нам отказом - 9-го мая на полукруглой, как осколок магического кольца, скамейке возле "Интуриста". Хунам должно быть стыдно, демоны, подобные нам, появляются на блеск их кожи один раз в жизни, если вообще появляются - тем более мы хотели их склеить не для себя, а ради Азизяна. Теперь, когда обветшалые углы их фигур наверняка склеены скотчем, им должно быть стыдно вдвойне. А Азизян тогда сидел на заборе и плевался. О женитьбе он тогда еще не поговаривал, ограничивался просьбами "снять бабу", после чего принимался шумно фантазировать, ссылаясь на порнографию, постоянно находившуюся у него в разбитом портфеле, рядом с дубинкой на случай незапланированной встречей с Хурдой.

Зато год спустя он, приметив одну лаборантку, станет поторапливать свата Нападающего фразой, ставшей классической: "Ну шо - когда мы Капитонову будем ебать?" Как-будто бы не так давно Нападающий повстречал невесту Франкенштейна у окошка дурдомовской регистратуры и процитировал слова влюбленного Азизяна, поднеся к языку давно севшую батарейку - "крону". Если это, как говорится, не пиздеш.

А весной 78-го года мы с Нападающим заканчивали десятый класс. Я уже догадывался, что сдавать экзамены мне, самому плохому ученику 51-ой школы, не придется, и предвкушал начало рискованной, за пределами закона и морали, жизни. Подавать пример, дурной настолько, что никто не решался тебе подражать - такая позиция даровала некоторую здоровую изоляцию, недоступную менее сильным характерам в 17 лет. Нападающий уже тогда отдавал предпочтение бутылочке, если случалось выбирать между Водкой, девочками и мальчиками. Что же касается товарища Косыгина (Стоунз называл Азизяна и так тоже), он вот уж год как работал на номерном заводе. Школу он двинул в середине девятого класса.

На выходные дни наш класс вывезли автобусом к морю. Место, где мы высадились, оказалось необыкновенно тихим и безлюдным, каким и следует быть пионерскому лагерю до начала каникул. Послевоенное здание с колоннами окружал сосновый бор. В моей сумке лежали две бутылки шампанского. К пляжу вела дощатая лестница с перилами (если молния ее не уничтожила, воображаю, что за существа трогают их сейчас влажными ладонями, какая речь звучит), и пройдя с полсотни ступенек вы попадали в уютную беседку из сталинских фильмов (я отметил эту точку, соображая, где мы вечером будем выпивать).

В отличии от старой школы, среди моих товарищей по классу практически не было сволочей. Меня не раздражали эти люди, не было желания заменить их механическими компаньонами, но и предчувствие неизбежного конца их так и не успевшей начаться советской жизни было слишком остро, чтобы воспринимать их всерьез. "Не все вы умрете, но все изменитесь", - мог бы я им сказать, но они бы мне все равно не поверили. Самые проницательные из числа моих одноклассников, то есть те, с кем я продолжал контактировать и после уроков - беловолосый садист Краут и Хижа, силач с улыбкой Фернанделя, как мне кажется, прекрасно понимали близость трагикомических видоизменений. "По дороге ледяной проскакал мужик больной", - произносил Хижа, и я, точно Маг слова газообразной сущности, спешил записать его откровения. Краут был плохой ученик номер два, первый был я - 13 двоек и единственная пятерка по английскому.

Фамилии некоторых девочек в нашем классе были связаны с животным миром - Лена Дрофа, Света Ибис: очень быстро успевала загореть. На выпускном вечере она выглядела вполне "афро-американ". Между 77-ым и 79-ым годами девушкам негросемитского типа было легко выглядеть привлекательно. Рестораны, пляжи и учреждения кишели Доннами и Мирей, три соски из Бони Эм тоже образовали целую дивизию двойников с каракулевой растительностью здесь и там. "Все они там одним мирром мазаны", - сентенциозно цедил Азизян, но, как-будто опомнившись, сразу же признавался, что "любит молодых жидовок с короткой стрижкой".

- Ну так ты же родился в один день с государством Израиль, - напомнил я ему как-то раз.

- Не может быть, папа, - встревожился Азизян, - не гони.

Ребята хлопотали на лужайке, собираясь завтракать среди весенних цветов. Соленый бриз напоминал о близости моря. Часы на широком запястье Хижы показывали одиннадцать. День начинался замечательно. "Он и закончится, - подумал я, - чудесно". Где-то в отрастающей траве затренькали струны. Появились какие-то чужие мальчики. Вероятно внешкольные знакомые наших одноклассниц. Пацаны отнеслись к их появлению вполне спокойно. У нас в классе никто не блатовал, хотя много было сильных.

"Интересно, шо они нам сейчас заспивают", - спросил я у Хижы. Хижа осклабился и пожал могучими плечами. Дело в том, что к тому времени повального увлечения диско, еще не составился в рогатых кругах незыблемый репертуар из Розенбаума и Макаревича, их попросту никто не знал на периферии. Поэтому от человека, взявшего в руки гитару, если только его не спугнуть, вполне можно было услышать что-нибудь неожиданное. Так и получилось на этот раз.

Юноша с телячьим профилем возвысился над травой и, сдвинув брови, серьезно начал: "Мы - хиппи, не путайте с "хэппи":" Мелодия, как всегда, была очень мутная; обычно под русский текст брали что-нибудь зарубежное, но передавая песню на слух, искажали оригинал до такой степени, что уже невозможно было распознать, как он звучал в начале операции. Шокинг Блу, Кристи, Криденс - кого только не использовали в роли недобровольных доноров!

":Ничьи мы, как пыль на дороге, нас греют девченки-дотроги (!), покорные будто гитары". Удивительно, но мне было известно, чьи это стихи. Роберта Рождественского. В свое время большеголовый, похожий на Спида Хакера (персонаж "Invocation of My Demon Brother" Кеннета Энгера), Миша Нудник где-то их надыбал, и прочитал на утреннике, стоя задом к огромной голове Ленина. Пожалуй, я был единственным, кто оценил этот глумливый бурлеск, которым Нудник по праву гордился.

Юноша с телячьим профилем заканчивал песню не один. Снизу из зарослей травы ему подвывали девичьи голоса. Значит, они общаются в городе, дряни такие. Шлюссаккорд, неприятно чвякнув в лесном воздухе, положил конец копролалии бородавчатого Роберта (на самом деле - одного из оригинальнейших поэтов "приплясывающего общества" 60-х, намного более яркого, чем тот же Аллен Гинзберг). Хижа с деланным восторгом поаплодировал "телячьим губам".