Лев Овалов - Двадцатые годы

- Воруешь?

- А вам не хватит?

- Чужую солому?

- Лишняя - не чужая!

- Откуда ты знаешь, что лишняя?

- Э-эх, вы... кулачье!

- Как ты сказал?

- Кулачье.

Тут сбоку вынырнул Петя, сразу оценил ситуацию.

- Дать?

Дать - в смысле того, чтоб дать по физиономии.

Он бы тотчас бросился петушонком на воришку, но тот сам отступил.

- Подавитесь вы своею соломой!

- Своим не подавишься, а вот чужим...

Славушка запнулся: свое, не свое... Разве это свое? И вообще, при чем тут свое...

- Чего свою не берешь?

- Возьми!

Мальчишка ткнул рукой в пространство за своею спиной.

Там, куда он указал, тоже стоял овин, тоже высился омет соломы, но все в сравнении с астаховским добром выглядело убого: здесь просторная рубленая рига, целый крытый двор, два омета, каждый с двухэтажный дом, а там плетневый трухлявый овин на просвист всем ветрам, и омет, стог, стожок, поджечь - сгорит, не заметишь.

- Чего ж у вас так?

- Да у нас даже лошади нет... - Парнишка мрачно посматривал в сторону. - Тут на все про все не натопишься.

Он не оправдывался, не извинялся, просто объяснял суть вещей.

И Славушка вдруг подумал, что ведь у него самого с Петей нет ничего-ничего, даже трухлявого овина нет, и ему жаль стало парнишку, не от хорошей жизни поплелся тот за чужой соломой.

- Да ты бери, бери, набирай, - примирительно сказал Славушка. - Петя, помоги...

Они втроем надергали соломы, связали одну охапку, другую.

Парнишка потянул свою.

- Ого! Спасибо. Вы хоть и кулаки, а не жадные.

Славушка обиделся:

- Какие кулаки?

- Ну, помещики.

- Да разве это наше?

Славушка ногой пихнул солому.

- Папаши вашего брательника...

- Какие же они кулаки?

- А как же... - Парнишка прислонился спиною к соломе. - Мой папаня у них не один год в работниках жил.

- Ну это до нас, - примирительно сказал Славушка. - Теперь новые законы, всяк должен работать на себя.

- Закон! - возразил парнишка. - Рази его соблюдают?

- А как же не соблюдать?

- А так... - Парнишка вздохнул глубоко, уныло, по-взрослому. - Ну я пойду... - Он еще сомневался, что ему дадут унести надерганную солому. Ето, как ее... - Он кивнул на охапку. - Возьму?

- Бери, бери, а потом выходи, - поощрил его Славушка. - Тебя как зовут?

- Колька.

- Выходи хоть сюда, на огород.

Славушка и Петя подождали, покуда Колька доволок охапку до своего огорода, и поволокли свою, веря, что пуд соломы все-таки легче, чем пуд чугуна.

Славушка остановил в сенях Павла Федоровича, тот всех знает в селе, вплоть до грудных детей, кто у кого родился, как назвали, как растет, чем досаждает...

- Что за Колька, Павел Федорович?

- Колек много. Какой Колька?

- На огороде встретил.

- У нас на огороде?

- У нас.

Павел Федорович встревожился.

- Крал чего?

- Не заметил.

- Крал. Чего еще ему делать? Только нечего, повыкопано все. Увидишь приглядись.

- А вы знаете его?

- Соседи наши. Ореховы.

- А они что, воры?

- Ну... Воры не воры... Нищета...

- А почему думаете, что крал?

- Потому что нищета.

- А почему нищета?

- Лодыри. Не любят работать. Встретится - присмотрись...

Славушка ждал появления Кольки, слонялся по лужайке, отделяющей деревенскую улицу от астаховского дома до тех пор, пока не мелькнула за углом тень Кольки.

Славушка цокнул языком, Колька откликнулся.

- Чего так долго?

- Полдничали.

Славушка не понял.

- Что?

- Обедали.

- Время к ужину...

- А у нас обед за ужин заходит, весь день шти.

У Славушки отлегло от сердца, они сами в Москве сидели на одних щах из мороженой капусты, щи возбудили сочувствие.

- Откуда ты взял, что мы кулаки?

- Эвон сколько у вас добра накоплено.

- Да это ж не наше. Моя мама сама работает.

- Много учителям платят!..

Они испытывали друг друга, то, что говорил один, было непонятно другому, это-то и вызывало взаимный интерес.

7

Осень в тот год не затянулась, снег выпал в ноябре; лужи покрыло ледком, он похрустывал под ногами, как леденцы, и в школу хотелось не идти, а бежать.

Вера Васильевна собиралась на занятия так же тщательно, как в Москве, отглаживала блузку и юбку, старательно причесывалась, укладывала в сумку учебники и тетради.

- Куда ты? - останавливала она Славушку. - Еще рано, вместе пойдем.

Он ждал у крыльца, но, как только мать появлялась на улице, не выдерживая, припускался бегом, в два прыжка перескакивал Озерну, взлетал в гору и, тяжело дыша, врывался в школу, когда Вера Васильевна еще только шла мимо Заузольниковых.

Опережая своих коллег, легким охотничьим шагом приближался к школе Андрей Модестович Введенский, подъезжали в тарантасе Кира Филипповна Андриевская и Лариса Романовна Пенечкина, чуть позже показывалась из-под горы Вера Васильевна, всегда вовремя и всегда с вопросом - не опоздала ли, последним входил Иван Фомич, по утрам он убирал хлев, но порог класса переступал минута в минуту.

Славушка учится в предпоследнем классе, последнего не существовало, учится легко и небрежно, одинаково свободно рассуждает о Кантемире и теплоте, о петровских реформах и перекрестном опылении, он не любит только уроков Веры Васильевны, чужой язык деревне еще в диковинку, предвыпускной класс, а зубрят склонения и спряжения. Шансель и Глезер, Глезер и Петцольд, вас ист дас - кислый квас, ле-ле-ле, ля-ля-ля, род мужской, род женский и даже, если угодно, род средний.

За уменье сосчитать по-французски до десяти Вера Васильевна ставит пятерку.

Деревенская гимназия пыхтит, что называется, на полном ходу. Родители сами гонят великовозрастных сыновей в школу, в надежде получить отсрочку в случае призыва в Красную Армию. Для продолжения образования!

В Успенском тихо. Озерну сковало льдом. Ветер понамел сугробы. Однако озими и под снегом растут, и подо льдом клокочет вода. Каша заварена круто, да не пришло еще время расхлебывать!

Мужички загодя готовятся к весне, революция революцией, а пить-есть тоже надо. Рабочему классу, оно, конечно, требуется помочь, одначе хлеб невредно припрятать, особливо покуда еще не смолот.

Славушка постепенно привыкал к новой жизни... Уж такая ли она была новая! Свинства вокруг побольше, чем в Москве, во всяком случае, в той Москве, которая ему знакома.

В астаховском доме всего и света что мама!

Славушка в дружбе и с Федосеем и с Бобиком. Бобик хоть и дворняга, но отличный сторожевой пес. Признавал только Павла Федоровича, а теперь Славушка может и отвязать его, и привязать, и потискать руками морду. Павел Федорович не позволяет кормить пса досыта, злее будет, и Славушка тайком таскает Бобику хлеб. Федосей хлеба ест досыта, но, кажется, впервые в жизни кто-то говорит с ним об отвлеченных материях, о том, что музы молчат, когда гремит оружие. Славушка имеет в виду события, загнавшие его в Успенское, и книги, оставленные в Москве. Федосей удивляется, как можно прочесть столько книг, и этим безмерно льстят Славушке.