Лев Овалов - Двадцатые годы

Накануне погребения гроб с Павлом Федоровичем отнесли в церковь, и с вечера в доме пошел дым коромыслом, резали кур и гусей, закололи свинью, варили, жарили, парили, у самогонщиков купили самогону, словом, жри - не хочу, пей - не могу, не посрамила Марья Софроновна фамилии Астаховых.

Собралась утром в церковь и Вера Васильевна; Петя отсутствовал, Филиппыч пришел на похороны, и кому-то надо было оставаться на хуторе, Слава сидел дома, идти в церковь не собирался.

Вера Васильевна все-таки позвала Славу:

- Ты идешь, Слава?

- Нет.

- Неудобно как-то, тем более к тебе Павел Федорович относился совсем неплохо.

- Нет, - решительно повторил Слава. - Хватит с меня церквей! Павлу Федоровичу на все уже наплевать, а тешить людей я не хочу.

- Глупая принципиальность.

- Пусть глупая, но принципиальность.

Он так и не пошел на похороны, делать ему там нечего, ушел к Марусе, останься он дома, его могли, не дай бог, затащить на поминки.

Позже Вера Васильевна рассказывала: когда гроб с телом Павла Федоровича вынесли из церкви, чтобы нести на кладбище, мимо церкви ехали дросковские подводы с частями разобранного двигателя...

49

После смерти Павла Федоровича события в доме Астаховых развивались более чем стремительно.

Утро началось поздно. Дневной свет лениво просачивался в сени, заставленные скамейками и столами. Раньше всех выползла в сени Надежда. Весь дом спал. Убрала со столов, а столы одной не вынести. Сходила, растолкала Федосея. Тот не пил, не охоч был до самогона, но и он опрокинул стакан на помин души хозяина. Вышла в кухню Вера Васильевна, умылась и опять ушла к себе. Что-то изменилось и в ее жизни со смертью Павла Федоровича, а что она не могла понять. Вышел Слава, брезгливо посмотрел на разгром и ушел из дома.

Наконец, щуря заспанные глаза, вышла Марья Софроновна.

- Надежда!

А чего звать! Надежда стояла у печки, дожевывала объедки.

- Надежда, - приказала Марья Софроновна, - пересчитай все стаканы, все вилки, все ножи, на гостей теперь надежа плохая, может, и унесли чего. Села на лавку, задумалась, опять вздохнула. - Пожарь яишню, что ли, приказала Надежде. - Да рассольчику принеси... - И вдруг закричала, никого не стесняясь, ни на кого не обращая внимания: - Костя! Костя! Где ты там? Иди сюда, Константин!

Ей пришлось-таки покричать, покуда в кухне не появился Костя Желонкин.

Высокий молодой парень с русыми кудрявыми волосами, он появился на пороге и несмело остановился, поглядывая на Марью Софроновну. Парень как парень, жил со своей маткой-бобылкой в невзрачной избенке, обрабатывал помаленьку свой надел да плотничал временами у соседей, подрабатывал на табак. Когда и где стакнулась с ним Марья Софроновна, так и осталось тайной, их даже рядом никогда не видали, на поминки пришел вместе с другими гостями, скромно ел, скромно пил, и никто не заметил, как Марья Софроновна оставила его ночевать.

Неловко ему было, замечали все в первые дни, но самой Марье Софроновне на это было ровным счетом начхать.

Костя моложе своей сожительницы лет на десять, но и это ее не смущало, она вела себя так, точно ей все можно и все хорошо.

- Садись завтракать, - приказала она Косте. - Привыкай.

После завтрака двинулась по хозяйству, осмотрела коров, лошадей, свиней, пересчитала птицу, обошла сараи и амбары, пересчитала, тут уж сбиться со счету нельзя, все прикидывала, примеряла.

Послала на хутор Федосея:

- Здесь и без тебя обойдемся, одному Филиппу с молотьбой не управиться.

Обстоятельно проинструктировала Надежду, как и чем кормить живность, сколько кому сена, жмыхов, отрубей.

Косте велела поправить крыльцо, подколотить у свиней корыто, разобрать ненужную конуру.

Дня три все приглядывалась, примеривалась, на что-то нацеливалась. Пошла к Вере Васильевне. Села. Поздоровалась.

Хотя с Верой Васильевной в этот день встречалась уже раза три.

- Как же вы располагаете дальше жить?

- Я не понимаю вас, - отвечала Вера Васильевна.

- Интересуюсь, не надоели ли гостям хозяева? Делать вам в этом доме больше нечего, пора и честь знать.

Вера Васильевна попыталась себя отстоять:

- Извините, но я тоже имею какие-то права. Мой муж - брат вашего мужа, здесь ему тоже что-то принадлежит. Странно лишать меня крыши над головой!

- Ничего вашему мужу здесь не принадлежало, - нахально заявила Марья Софроновна. - Все здесь заработано трудом Павла Федоровича, а я была ему верная помощница, и ежели он вас из сожаления содержал, то я этого делать не намерена.

- Довольно странно... - растерянно сказала Вера Васильевна, она и вправду не знала, что делать.

Зато Марья Софроновна все продумала и знала.

- Судиться вздумаете - вовсе ничего не получите. Мы еще не знаем, по какой причине бежали вы из Москвы, может, вы каких капиталов лишились, что даже вспоминать боитесь!

"Куда же мне идти?" - размышляла Вера Васильевна. Можно попросить Славу поговорить в исполкоме, но ей не хотелось вмешивать в семейные дрязги сына. Он коммунист, ему не пристало встревать в спор об имуществе. Однако надо же где-то жить. Ах, как не хотелось ей ввязываться в дележ астаховского наследства.

Однако она не могла не сказать своей собеседнице:

- Вы действуете совершенно, как леди Макбет, но живем-то мы с вами в советское время?

Но Марью Софроновну ничем нельзя озадачить.

- Не знаю, о ком вы, но Советской властью меня стращать нечего. Я трудящая женщина и знаю свои права, а кто вы, мы это еще посмотрим... - Она приподнялась со стула, уверенная в себе вальяжная женщина, обдернула платье и величественно посмотрела на невестку своего мужа. - Вот что, слушайте, дам я вам сарай, тот, что с сеном, - и все. Хотите, берите по-хорошему. Продадите его или что, а здесь вам делать больше нечего.

Вера Васильевна задумалась.

- Когда же нам уезжать?

- Завтра, - отрезала Марья Софроновна. - Неужели вы думаете, что я буду вас кормить даром? - И проявила великодушие, дала отсрочку: - Через три дня.

И хотя она отказала Вере Васильевне и ее сыновьям в жилье, это не помешало ей часом позже позвать Петю:

- Запряги лошадь и поезжай на хутор, привези мне сюда Филиппыча, скажи, хозяйка велела.

Петя съездил, привез.

Филиппыч удивился, что его отрывают от дела - вместе с Федосеем налаживал молотилку, но подчинился.

- Вот что, Филипп, больше ты мне не нужон, - объявила она. - Даю тебе три дня, собери свои вещички и иди.

- Куда?

- А куда знаешь! Не нуждаюсь я больше в тебе, за хутором у меня Костя приглядывать будет.

- Ты соображаешь, что говоришь? - обиделся Филиппыч. - Весь хутор на мне держится, а ты...

- А теперь не будет держаться, - заявила Марья Софроновна. - Скатертью дорога, можешь на дорогу яблок взять сколько осилишь.