Константин Носилов - Северные рассказы

Мысль, что я у берега, у обрыва, мысль, что меня сейчас Сорвет с этого снега и сбросит в воду, мысль, что я на краю пропасти, придает мне страшную силу, и я, не имея возможности вздохнуть, отдышаться, осмотреться, так как меня задушило снегом, ветром, которым дерет мои волосы на голове, которым сечет мои голые руки, ползу, стону, барахтаюсь, как утопающий, и отползаю на несколько шагов в сторону. Я боюсь встать на колени, приподняться, я знаю, что в таком положении мне не выдержать напора ветра и меня снова унесет, и я ползу дальше. Я не знаю, где дом, света не видно, в воздухе темно, арфы не слышно, хотя она и поставлена для таких случаев, чтобы ориентироваться. Я бросаюсь из стороны в сторону, я щупаю снег, чтобы узнать по нему присутствие дома, я хочу вскрикнуть, но не могу… Я решаюсь зарыться в снег, если поиски не приведут ни к чему, я решаюсь подождать, когда меня будут искать, подадут выстрел ружья, револьвера, мне приходят сразу на ум все способы спасения, я считаю минуты… я уже измучился, я весь мокрый, снег проник ко мне в одежду, набился всюду, тает, как вдруг, на секунду затишья, я вижу, прямо перед собой, в какой-нибудь сажени, стену моего дома. Я бросаюсь к ней, схватываю знакомые, родные бревна, прижимаюсь к ним и чувствую, что силы меня оставляют. Я слышу: меня кричат, но я не в силах ответить; через минуту иду к сеням, но навстречу мне чуть не в упор раздается ружейный залп, меня обдает дымом, и я в ужасе кричу, что меня застрелят. Я вхожу в комнату и сажусь, утомленный, без сил, не говоря ни слова, на постель.

Мне кажется, что все это было во сне, когда-то давно, что это не действительность, сон, тяжелый кошмар… Через полчаса, после теплого чаю с коньяком, я снова чувствую себя хорошо и от души смеюсь вместе со всеми, вспоминая только что полученную встрепку от бури…

Метеорологические наблюдения просрочены, мы делаем отчет по комнатным и ручным инструментам, и я описываю бурю и все ее подробности в дневнике. Он бывает раскрыт в такие дни и всегда на столе, чтобы можно было в него занести все подробности тотчас же, не откладывая.

Проходит часа два, барометр падает еще на несколько миллиметров; теперь он показывает только 716,8, что бывает весьма редко и едва ли наблюдалось более трех-четырех раз за все четыре года на этом острове моими метеорологическими станциями.

С переменой ветра на запад волнение в проливе усилилось, широкое устье его открыто к западу, в него теперь вваливаются с океана волны и, расходясь по проливу, бьют и в наш низменный берег. Это хорошо слышно. Это теперь заглушает и вой, и свист, и шипение разъяренной стихии.

К полуночи волна разгуляласъ так, что задрожал берег, начал вздрагивать дом, и самая буря, при этих залпах ударявшей волны, казалось, стихала на минуту. Это нас еще больше встревожило, чем самая буря, к которой мы уже стали привыкать.

Дело в том, что на берегу находился весь наш наличный годовой запас бревен, которые мы превращали в дрова, выходя пилить каждый день для моциона. Кроме них, там же лежала, еще с осени занесенная в сугробе снегом, наша дубовая морская шлюпка.

То и другое нам дорого и необходимо; остаться без дров в холодную зиму было еще страшнее, чем остаться без лодки, на которой мы делали экскурсии и в проливе, и выходя в море.

Приходилось спасать, приходилось делать еще третью вылазку.

Опять совет, как это сделать, опять надеты специальные костюмы, опять мы вышли в сени и отворяем наружную дверь.

Но только что мы отворили наружную дверь, как нас обдало брызгами соленой, холодной воды и у наших ног зашуршала вода, врываясь пенистым валом прямо в двери. Это было уже неожиданностью, это уже превышало все наши предположения относительно бури…

Вслед затем раздался оглушительный звук прибоя, и сквозь тьму бури, ночи мы увидали, как перед нами, на берегу, встал высоко светящийся столб воды и, вслед затем, к нам покатилась опять волна с пеной, светясь фосфорическим светом.

Что там творится теперь на берегу, всего в двадцати саженях от нашего крыльца, было трудно узнать; мы слышали только один за другим удары в берег, мы видели, как светится, подходя, вал, мы видели, как катится к нам отплеск его и летят брызги соленой, пахнущей водорослями воды.

Пользуясь периодом затишья, мы вышли на крыльцо, нам хотелось хотя узнать, погибло ли наше имущество.

Но новый сюрприз. В снегу была вода, нога уходила по колено, снег смочен, мы тонем в нем, мы не знаем еще откуда вода, и только открываем тогда ее причину, когда маленькое случайное затишье позволяет нам оглядеться.

Оказывается, мы почти окружены водой, вал с пролива вливается в нашу речку. Все маленькое озеро уже покрыто водой, ее видно, она темнеет; вероятно, также покрыта и вся долина вплоть до горы, где стоит наш дом на самой возвышенной точке. Но эта точка не велика, чтобы не опасаться, чтобы к нам не заливалась волна на самое крыльцо.

Наш приятель-самоед в ужасе: его семья осталась на том берегу, ему нельзя теперь и думать попасть туда через разлившуюся речку, а между тем там, быть может, уж снесло чум, мерзнут его дети и их так же, как теперь нас, заливает океанской чудовищной волной.

Отчаянное положение придает храбрости, мы решаемся хотя одним глазом взглянуть, что делается на берегу, где так грохочет волна, гремят подобно пушечным выстрелам один за другим прибои.

Мы беремся рука за руку, связываемся веревкой и медленно, вереницей, подвигаемся к берегу, без сожаления всовывая ноги в мокрый, водянистый снег по самые колени. Это нам даже помогает, это придает нам устойчивость, и мы, обливаемые сверху дождем, брызгами, оглушаемые все более и более ударами прибоя, двигаемся и доходим почти до самого берега, где перед нами встает теперь стена воды, громоздится сердитый, темный, едва видимый, вал, от удара которого трясется под ногами берег.

Вершина вала вся в фосфорическом блеске, стена взбрасываемой воды тоже светится им, вставая на две, на три сажени. То-то чудное зрелище, если бы нас не рвало постоянно ветром, если бы нас не поливало сверху брызгами и пеной.

Стены, двери, окна дома — все, что было обращено к проливу, было забрызгано водой, она замерзла, и дом казался каким-то ледяным замком.

Под утро стало стихать, но зато волны били еще сильнее.

Утомленные пережитым, мы, сидя, засыпаем на месте пробуждаясь только тогда, когда удар в берег раздастся с такой силой, что кажется, что бьет уже волна в стену…

Барометр остановился.

В шесть часов я еще выходил на двор. Погода была тише, вихри перестали окончательно, сделалось светлее, и я мог осмотреть небосклон.

С юго-запада низко тащились темные, кучевые облака, они целыми грядами повисли над нами, то кружась, то как будто оставаясь неподвижными.