Михаил Панин - Камикадзе

А вождь между тем, поняв, что опасность миновала, уже шел ко мне, протягивая руку и благодарно улыбаясь. Но что такое: улыбка - как у голливудского актера, шаг деловой, как у спортсмена. По-свойски похлопал меня ладонью по плечу - о'кей, приятель, все о'кей, я перед тобой в долгу, проси, что хочешь. Чего-то я не понимал... Не думает ли он наивно, что вместе с жизнью я намерен вернуть ему и власть? С какой стати.

Нет, не все о'кей, сказал я. И покачал головой, давая понять ему, что реставрации не будет. Что с воза упало, то пропало. Власть дается человеку один раз, и за нее надо держаться зубами... Если, конечно, зубы есть. Не знаю, за что тебя низложили, говорю, за какие извращения, у каждого они свои, но ты же видишь - низложили, что я могу сделать? Мне сейчас надо думать о себе. Я потерпел катастрофу в личной жизни и вообще... А что делать с тобой, не знаю. Мы могли бы стать друзьями, раз я тебя спас, как Робинзон и Пятница. Но так в политике не бывает, чтобы дружили семьями свергнутый и новый вождь. Все равно один другого будет считать сволочью и безмозглым идиотом. Как тут дружить...

Уходи, показал я рукой вождю. Иди куда хочешь. Живи на даче - есть же у тебя дача, кое-какие сбережения? А если нет и ты не думал о своем будущем, пока был при должности, а думал только о Родине с большой буквы, построй себе хижину, займись охотой, рыболовством. Преследовать тебя я не буду. За родину тоже можешь быть спокоен, никуда не денется. Но козней не потерплю. Катись на все четыре стороны, хоть я и чувствую, что совершаю крупную ошибку.

О'кей? - сказал я напоследок.

Вождь кивнул и выставил перед собой ладони в знак того, что какие могут быть возражения, возражений нет. Все о'кей, повторял он, странно улыбаясь и отступая от меня, теперь вы, сударь, правьте... Будет строить козни, сволочь! Думаю: может, его куда-нибудь посадить? Все равно они еще не доросли до демократии и либерализма.

И тут, приглядевшись, я вдруг понял, что вытатуировано у вождя на груди. Это был - якорь! Старинный якорь с двумя острыми лапами, с поперечным штоком, перевитый цепью. У меня почти такой же, но маленький, на тыльной стороне ладони. Меня как по голове ударили - откуда якорь у туземца? Откуда они знают "о'кей"? Вообще, много непонятного. Надо бы спросить, но как спросишь, не зная языка.

А вождь решительными шагами отвергнутого, но сознающего свою правоту человека уже направился к резиденции, откинул занавеску на дверях и скрылся внутри. Я еще не успел подумать, что ему там нужно, как он снова появился на пороге - с небольшим кейсом в руке... Абсолютно голый человек с кейсом, как у дипломата! Он издалека помахал мне рукой - прощай, друг! - и исчез в толпе, словно растворился. Будто его и не было. О том, откуда у вождя туземного племени кейс, который мог быть доверху набит золотым песком и представлял собой казну островного государства, которую уносили на моих глазах, я, к сожалению, подумал позже. А может, это был не вождь? Но тогда кто же? Кого свергли?

Я стоял, не в силах стронуться с места, пораженный какой-то смутной догадкой.

Наконец я опомнился, хотел организовать погоню, но меня со всех сторон взяли в тесное кольцо туземцы, бурно выражая свой восторг. Женщины исполняли танец живота... В такт их движениям я тоже стал притопывать, как на деревенской свадьбе. Думаю: хрен с ним... Зато я теперь самый главный. Люди веселились, как везде веселятся, когда меняется власть, в надежде, что и им что-нибудь перепадет, - появится в магазинах колбаса или подешевеет водка. Интересно, что они тут пьют, какую-нибудь местную самогонку?

Думаю: хорошо бы сейчас искупаться. Туземцы голые, а у меня под комбинезоном все попреет на такой жаре. Но до берега океана было километра два. Я вспомнил про свой мотоцикл, оставшийся дома. Незаменимая в хозяйстве вещь. Сейчас бы его сюда, быстро бы сгонял на пляж и вернулся, чтобы держать ситуацию под контролем. Мотоцикл у меня японский, "Хонда", купил, когда в военторге стали появляться первые японские товары. Чтобы мотоцикл не украли, я, когда не ездил, затаскивал его в комнату, где мы с Райкой жили. Прапорщик и его Муся возражали, мол, воняет бензином, но Райка говорила: "Ну и что, зато так спокойней". Мотоцикл, сияя как зеркало всеми своими никелированными частями, стоял у стенки, между гардеробом и шкафчиком для посуды, и нам с Райкой не мешал. Конечно, пахло. Но во-первых, я отдал за это чудо техники шесть своих месячных окладов - снял с книжки, - а во-вторых, запах бензина частично компенсировался запахом цветов, которые всегда стояли на столе в синей вазе.

И тут я, вспомнив про вазу, на какое-то время вырубился. Туземные девушки, как в индийских фильмах, продолжали под музыку крутить передо мной пупками, бедрами, трясти плечами и грудями, как цыганки, стараясь привлечь мое внимание. Но мне уже было не до того. Я вспомнил... Я вспомнил!

Черт возьми, когда я, разъяренный, вскочил как тигр в нашу с Райкой комнату, прапорщик лежал на кровати голый, на столе стояла пустая бутылка от портвейна "Алабашлы", а вазы и мотоцикла - не было... Не было мотоцикла! Я точно помню. Не было! Не было! Не было!

Из чего я сделал вывод: или мотоцикл украли, пока меня три дня не было дома, или я, ослепленный ревностью, заскочил не в ту комнату, где мы с Райкой жили, а в ту, где жили прапорщик с Мусей.

Твою мать!.. Но тогда совсем другая вырисовывается картина! Что же я наделал, идиот?

4

Потом... Потом я опять врубился, будто вынырнул из воды, услышал вокруг себя голоса, щебет птиц - их на острове великое множество, кроны деревьев усыпаны всякими мелкими птичками размером с воробья, но чрезвычайно яркой раскраски. Возможно, это колибри, но колибри мельче, колибри бывают меньше таракана. Такой звон стоит, что не поймешь, птички это или в голове шумит. Выходит, Райка ни в чем не виновата? Она даже не поняла, за что я ей ни с того ни с сего по лицу дал... Что теперь делать? О, Господи, лучше бы она была виновата, тогда бы знала - за что дал, а так будет думать - ненормальный. А главное, я же считал, что после всего случившегося между нами все кончено, я свободен от брачных уз. Зачем мне тут узы.

Но меня опять подхватили на руки, куда-то понесли, я не спрашивал - куда, уже привык. Понесли между хижинами, показывая всем, кто сбегался к плетням и заборчикам или встречался по дороге - одиноким туземцам с вязанкой хвороста за спиной или еще какой поклажей, с корзиной яблок или груш на голове. Попадались и целые семейства: папа с трубкой в зубах, все-таки тут курят, мама с цветком в прическе и пяток загорелых резвых ребятишек. Уступали нам дорогу. Теперь мне, возлежавшему наверху, все кланялись, а мужчины двумя пальцами почтительно брали под козырек, как будто знали, что я военный. Все понимали, что я их новый вождь, хотя инаугурация еще не состоялась. Теперь без инаугурации нельзя. Но это уже так, приятная формальность, чего-нибудь пообещаю свято соблюдать. А присягать не буду, я из тех, кто присягает один раз. Да и на чем тут присягать? При мне было только удостоверение военнослужащего. Но если будут настаивать, присягну, я не какой-нибудь спесивый гасконский дворянин. Остров плодородный, не хуже Крыма.