Вера Панова - Кружилиха

"...прости меня, если я требую больше, чем мне полагается, но я не могу жить без счастья".

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Анна Ивановна расшифровала конспекты лекций и перепечатала стенограмму на своем старомодном ундервуде с большой кареткой. Ундервуд гремел, как товарный поезд. Таня сладко спала под грохот.

Дневники и письма Анна Ивановна не стала расшифровывать: незачем Листопаду их читать. Они остались похороненными в старых тетрадках, исписанных непонятными каракульками.

- Александр Игнатьевич, вот, пожалуйста, - сказала Анна Ивановна и положила перед Листопадом стопку тетрадок и толстую стенограмму. - Вот здесь лекции по политэкономии, по металловедению, по сопромату...

Листопад раскрыл стенограмму, пробежал какую-то фразу, где обстоятельно перечислялись мировые месторождения меди, и задумался... Клавдины иероглифы, переложенные на аккуратную машинопись, перестали быть тайной и болью, стали общедоступны и обыденны.

- Спасибо, Анна Ивановна. Сколько я вам должен за эту работу?

- О, не беспокойтесь... У меня к вам просьба, Александр Игнатьевич: если у вас есть лишняя карточка Клавдии Васильевны, дайте мне.

Он приподнял брови.

- Я порядочно посидела над ее тетрадями. У меня такое ощущение, как будто я с нею очень сблизилась.

Она сказала это без чувствительной дрожи в голосе, без сентиментальных гримас. У нее было серьезное, доброе лицо... "Какое хорошее человеческое лицо, - подумал Листопад. - Она очень хорошая женщина!" Он почувствовал к ней благодарность, и ему захотелось показать ей свое доверие и дружбу. Он достал из внутреннего кармана пиджака конверт с Клавдиными фотографиями.

- Выбирайте.

Шесть живых Клавдий - растрепанных, смеющихся, со светлыми глазами, и шесть Клавдий мертвых, с сомкнутыми губами, с большими строгими веками.

- Я возьму две, можно?

- Берите.

Он положил тетради и стенограмму в ящик стола. Звякнул ключ...

"В лучшем случае, - думала Анна Ивановна, выходя из кабинета, - он как-нибудь на досуге просмотрит стенограмму. И то вряд ли".

Она положила перед собой обе фотографии и смотрела на них с странным чувством.

"У меня нет никаких секретов! - говорило смеющееся, добродушно-озорное лицо живой Клавдии. - Какие могут быть секреты, когда в жизни все прекрасно и ясно, как апельсин!"

"Никто в этом не виноват, - говорило мертвое лицо, полное знания, печали и достоинства, - я никого не упрекаю, прощайте, желаю вам счастья!"

- Ах, бедная моя девочка! - прошептала Анна Ивановна и со слезами на глазах прикоснулась щекой к мертвому лицу.

Глава седьмая

НАКАНУНЕ ПОБЕДЫ

Двадцать седьмая годовщина Красной Армии не была отмечена в городе ни парадами, ни салютом. Заводы работали как обычно; только были вывешены красные флаги. И все-таки было у людей ощущение праздника!

Ощущение праздника - потому что Красная Армия дорога каждому сердцу, потому что Красная Армия - это сын, брат, муж, отец, жених; Красная Армия - это тот, о ком думают наяву и во сне, от кого ждут писем, чью фотографию берегут как святыню.

Ощущение праздника - потому что в этот день были подведены итоги последних битв Красной Армии.

Голос радиодиктора Левитана, знакомый каждому советскому человеку, медленно читал:

"За 40 дней наступления в январе - феврале 1945 года наши войска изгнали немцев из 300 городов, захватили до сотни военных заводов, производящих танки, самолеты, вооружение и боеприпасы, заняли свыше 2400 железнодорожных станций, овладели сетью железных дорог протяжением более 15000 километров. За этот короткий срок Германия потеряла свыше 350000 солдат и офицеров пленными и не менее 800000 убитыми. За тот же период Красная Армия уничтожила и захватила около 3000 немецких самолетов, более 4500 танков и самоходных орудий и не менее 12000 орудий.

В результате Красная Армия полностью освободила Польшу и значительную часть территории Чехословакии, заняла Будапешт и вывела из войны последнего союзника Германии в Европе - Венгрию, овладела большей частью Восточной Пруссии и немецкой Силезии и пробила себе дорогу в Бранденбург, в Померанию, к подступам Берлина".

- Берлин! - повторил главный конструктор, слушавший стоя, с поднятой головой. - Скоро будем в Берлине!

"Полная победа над немцами, - слушали люди голос Левитана, - теперь уже близка. Но победа никогда не приходит сама - она добывается в тяжелых боях и в упорном труде".

- А я за февраль тридцать процентов до трех норм недодала, - сказала Марийка Лукашину. - А до конца месяца шесть дней. Или пять? Батюшки мои, Сема, этот год не високосный: пять дней мне осталось. Теперь до первого марта прощай, не забывай, шли письма и телеграммы: буду гнать, пока не выгоню мои три нормочки.

"Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины!" - на торжественных нотах реквиема дочитывал Левитан.

- Вечная память! - скорбно шептал Никита Трофимович Веденеев, глядя на портрет Андрея.

День и ночь дымили высокие трубы Кружилихи. По одиннадцать часов, без выходных дней работали люди. В тупичке между полустанком и заводом грузились маршруты; могучие паровозы ФД увозили оружие на запад.

"Очень трудно жить с Марийкой, - думал Лукашин. - Нелегкая мне досталась женщина. Все время кричит, болтает. Только усадишь ее, чтобы поговорить о серьезном - и ведь кажется, с интересом слушает и разумно отвечает, - и вдруг вскочит и убежит. Жена не должна убегать, когда муж с нею разговаривает, она обязана выслушать его до конца, может, он ей что-нибудь хочет посоветовать, а она вскакивает.

И вечно по чужим кухням. Надо же ухитриться успеть: и на заводе, и в очереди, и дома по хозяйству, и всю подноготную узнать о соседях - кто за кем ухаживает, кто с кем поссорился, кто что купил".

Прошел угар первых поцелуев, и Марийка вернулась к прежнему образу жизни, из-за которого она в свое время не могла ужиться с отцом и мачехой. Она не стала меньше заботиться о Лукашине; но уже не могла быть с ним долго наедине. А Лукашин всю жизнь был лишен семейного тепла, ласки, внимания. Он привязался к своему маленькому очагу. Он не был жадным, но тут он ни с кем не хотел делиться! Ни с Марийкиными подругами, ни с соседями, ни с кем. Марийкина общительность огорчала его до глубины души.

Если бы Марийка не портила настроение, все было бы хорошо. На заводе Лукашину понравилось с первого взгляда. Все большое, массивное, внушительное. Станок - так уж видно, что добротная вещь... Читая в газетах о перевыполнении норм, Лукашин, бывало, представлял себе, как рабочие суетятся и бегают, перевыполняя нормы. Оказалось, работают солидно, неспешно... Мастер, пожилой человек, поздоровался с Лукашиным за руку. Подошел Мартьянов. Покурили, потолковали о том, на каких фронтах побывал Лукашин. Мартьянов рассказал случай из времен империалистической войны четырнадцатого года. Мастер был глуховат, подставлял ухо, чтобы лучше слышать, и приятно улыбался... Он поручил Лукашина Мартьянову и сказал: "Желаю успеха".