Константин Паустовский - Начало неведомого века (Повесть о жизни - 3)

Тогда Антощенко повернулся к одному из батальонных и сказал ему усталым голосом:

- Батальонный! Ты видишь этих шкурников, что хотели заховаться писарями в штаб или латать бойцам штаны, вместо того чтобы пасть геройской смертью за мировое крестьянство? Ты видишь этих интеллигентных гадов, что хотят примоститься к жизни, не имея на то никакого определенного права?

- Вижу, товарищ командир,- унылым голосом ответил батальонный.

- Сегодня же отправить их против Зеленого под Триполье. И если хоть один из них воротится в полк живой, ты своей головой ответишь, батальонный. Клянусь матерью!

- Слушаюсь, товарищ командир,- так же уныло сказал батальонный.

Антощенко мельком посмотрел на нас, неграмотных, ловко вбросил шашку в ножны и сказал:

- А эту шваль я и смотреть не желаю. В хозяйственную команду! К чертовой матери шагом марш!

Нас отделили от остальных и повели в Никольский форт, где был расквартирован караульный полк.

Полукруглый этот форт, окруженный рвами с заросшими бузиной откосами, стоял на обрыве над самым Днепром вблизи Мариинского парка. В юности я много времени, особенно весной, проводил в этом тенистом и пустынном парке. В нем я встретил гардемарина и впервые ощутил жгучую тоску по дальним плаваниям. В нем под звон пчел в кустах жасмина я читал стихи разных поэтов и без конца, почти до одури, повторял поразившие меня строчки. Поэтому Никольский форт, сложенный из серого кирпича, с его амбразурами, сводами, обветшалым подъемным мостом на ржавых петлях, с его бронзовыми мордами львов на чугунных воротах, казался мне одним из самых романтических мест на свете.

Он был пуст, заброшен. Высокая трава росла на плацу, предназначенном для учений и смотров. Под крышей форта гнездились ласточки. Запах теплой и вялой летней листвы проникал в разбитые окна.

Этот форт никогда никто не осаждал. Он жил много лет как совершенно мирное архитектурное сооружение.

Это впечатление от Никольского форта так издавна вошло в мое сознание, что сейчас я даже был рад, что буду служить в его стенах. Но с первой же минуты это наивное представление разлетелось, как пыль. Форт внутри был угрюм и грязен. Заплесневелые стены были исписаны похабщиной и сотрясались от топота сапог, криков, разнообразного мата, божбы и песен. Внутри форта так густо пахло казармой, что одежда мгновенно и навсегда пропитывалась этим запахом.

В пыльном коридоре с дощатыми нестругаными полами нас снова выстроили. К нам вышел бледный женственный командир хозяйственной роты, очевидно, бывший офицер. Он с сочувствием посмотрел на нас, похлопал стеком по сапогу и сказал:

- Ну что? Видели бешеную собаку? Убить мало такого командира.

Говорил он искренне или провоцировал нас, так мы и не поняли. На всякий случай мы промолчали.

- Эх, вы!-сказал командир роты.-Слякоть. Марш в подвал чистить картошку.

До вечера мы чистили гнилую мокрую картошку в холодном подземном каземате. Со стен стекала сырость. В темных углах повизгивали крысы.

Свет едва сочился в узкую амбразуру. Пальцы сводило от холодной и скользкой картошки.

Мы вполголоса разговаривали друг с другом. Тогда я узнал, что моего соседа - маленького и безропотного человека в очках с печальными покрасневшими глазами - зовут Иосифом Моргенштерном и что он был до войны рабочим бритвенной фабрики в Лодзи.

Вечером мы вернулись в казарму. Я лег на голые нары и тотчас уснул.

Среди ночи я проснулся от гулкого топота копыт. Я открыл глаза. Подслеповатая электрическая лампочка свешивалась на длинном шнуре с потолка. Разнообразный храп слышался отовсюду. Ходики на стене показывали три часа.

В желтом свете лампочки я увидел Антощенко. Он ехал верхом на гнедом коне по сводчатому коридору, и каменные плиты звенели под копытами его дебелого коня. Провод полевого телефона был протянут поперек коридора и мешал Антощенке проехать. Он остановился, выхватил шашку и перерубил провод.

Антощенко въехал из коридора в нашу казарму, остановил коня и крикнул:

- Хозяйственная рота! Стройся!

Испуганные заспанные люди вскакивали с коек и торопливо строились. Почти все были разутые, стояли на каменном полу босиком и вздрагивали спросонок.

- Вот сейчас,- спокойно сказал Антощенко,- вызову я сюда пулеметчика и прикажу вас всех пострелять, как перепелов. Думаете, я не знаю, что вы своего командира убить задумали, бешеной собакой обзывали.

В голосе у него задребезжали истерические нотки.

- Пулеметчика сюда!-крикнул он, обернувшись, и только тут мы заметили, что позади Антощенко, в дверях казармы, стоят два его ординарца.Куда он девался, вражий сын?

- Товарищ командир,- осторожно сказал один из ординарцев.- Поедемте, ей-богу, домой.

- Убью!- дико закричал Антощенко и зашатался в седле.- На ремни изрежу, жидочки очкастые. Попилю всех циркулярной пилой, как баранов.

Антощенко захрипел. Пена потекла у него изо рта, и он начал медленно валиться с седла.

Мы стояли неподвижно. Потом оказалось, что у каждого в то время появилась одна и та же мысль,- если Антощенко действительно вызовет пулеметчика, броситься к стойке, где стояли винтовки, разобрать их и открыть огонь.

Ординарцы подхватили Антощенко и поволокли в коридор, а оттуда во двор на воздух. Дебелый конь безучастно, как заводной, пошел за ними следом.

Никто из нас, солдат хозяйственной роты, людей, попавших в этот полк случайно, не мог понять, как это в Киеве, рядом с Крещатиком, рядом с театрами и университетом, с библиотеками и симфоническими концертами, наконец, рядом с обыкновенными хорошими людьми, может существовать это черное гнездо бандитов во главе с полубезумным больным командиром.

Существование этого полка казалось бредом. Каждую минуту Антощенко мог застрелить любого из нас. Жизнь каждого зависела от того, что взбредет ему в голову.

Каждый день мы ждали его новых выходок, и он никогда нас в этом не обманывал.

Мы безвыходно сидели в Никольском форте. Отлучек в город не было. Но даже если бы нас и пускали в город, то нам некому было рассказать обо всем, что творилось в полку. Да и бесполезно было бы рассказывать,- просто нам не поверили бы.

Мы решили написать об Антощенко правительству и комиссару по военным делам Подвойскому, но события опередили нас.

Несколько дней прошло сравнительно спокойно. Часть полка отправили под Триполье против Зеленого, а оставшиеся роты несли в Киеве караульную службу,- охраняли склады и товарную станцию и участвовали в облавах на спекулянтов на Бессарабке и около знаменитого кафе Семадени на Крещатике.

Но вскоре поздней ночью полк был поднят по тревоге и построен широким каре на плацу перед фортом. Никто не знал, что случилось. Передавали, что со стороны Святошина подходит какая-то неизвестная банда и мы должны отбросить ее от города.