Олег Павлов - Антикритика

Хроникеры да специалисты по аннотациям, олицетворяя собой с каких-то пор в отечественных журналах к р и т и к у , будто б заняли важные да ответственные Посты, но стоять на Посту - еще не значит поститься. Читателя приглашают на политинформацию. Явка обязательна.

И ПЛЫВЕТ КОРАБЛЬ

Успех - это с недавних пор феномен литературной моды. О самой литературной моде сегодня и стоило б говорить всерьез. Есть своя социальная и духовная мотивация, чтоб одним людям любить триллер или детектив, другим прозу, а третьим - увлекаться тем чтением, что окружено манящим ореолом успеха и прочего. Но если мотивация социальная извращается, тогда в понятном этом расслоении словесности происходит тоже извращение основ. Примеров этих извращений теперь множество, их целая мозаика... В главном нам стараются внушить, что в основах своих должна измениться русская проза. Одним нужны от нее любовные романы "Анна Каренина" и детективы "Братья Карамазовы". Другие рыщут для нее новых читателей и призывают нас в каждой убогой порнографической сцене, если та опубликована на страницах отечественного журнала, видеть поэзию чувств да экзистенциализм. Про авторов массовой литературы пытаются внушить, что они уж и "культовые" - что у них есть своя миссия не иначе как в русской культуре.

Так вот, Павел Басинский, взявшись исследовать впервые для себя феномен самой популярной современной писательницы ("Александра Маринина как случай элитарной культуры"), заявил как раз о том, что этой писательницей была открыта "формула успеха". Формулу эту теперь не ищет в литературе только ленивый. Даже прикоснуться к ней, а не то, чтоб исследовать, - во всех отношениях приятно. Однако Басинский, решившись наконец примирить себя и своего читателя с этой "формулой", как и многие нынешние поклонники да сторонники успеха , на взгляд наш, - поспешил. Не вступая с Басинским в полемику и упрекая его как товарища только в спешке, хочется решительно возразить самой этой всеобщей панике, в которой у нас, даже не сбрасывая уж никого с "корабля современности", талантливые люди кидаются за борт сами в страхе перед бедностью и ненужностью обществу.

Клонится к своему закату мода на Виктора Пелевина, сменившего на том бесславном посту Виктора Ерофеева. Ему осталось всех великолепных былых возможностей, очевидно, только на один роман - история будет схожа со "Страшным судом" Ерофеева, в этом смысле "Чапаев и Пустота" для Пелевина то же самое в его карьере модного литератора, чем была для Ерофеева его "Русская красавица". Те, кто не уставал творить Пелевина, уже-то и строят глазки да заигрывают с новой "викторией" - Александрой Марининой, благо, что теперь уж она покоряет Запад и тиражам ее там скоро не счесть будет числа.

Маринина - это то, что станет модным после Пелевина; и в толстых журналах уже модно всерьез рассуждать про ее феномен, а кое-где уже начали книги ее рецензировать всерьез, шагая на цыпочках мимо штабелей трупов, залитых лужами крови, и прочего людоедского инвентаря. Того и надо ждать, что циничные игроки с нашей литературной биржи эту "русскую Агату Кристи", спасая свои-то активы, объявят на весь мир "новым Достоевским" и понесут на руках публиковать ее творения, возможно, в тот же самый старый-добрый журнал, где до нее торговали как философом полинявшим средней пушистости фантастом.

Феномен этих беллетристов надо изучать как феномен извращенной социальной мотивации - а не как случай элитарной и даже массовой культуры.

Маринину сделала популярной Россия, отечественный читатель, а на Пелевина пришла в Россию мода и его насаждали у нас "провинциалы с Запада" и все прочие глядящие в рот тамошнему ценителю, что давно ценят словесность и свою, и чужую - как продукт. Вместо того, чтоб стать популярным у самого широкого отечественного читателя, Пелевин вошел в моду в почти оккультистском кружке славистов да интуристов; но на Западе все что не свое, чужое, то есть и русское, опять же может стать лишь модным на время, а не всенароднолюбимым, как читают в Америке Стивена Кинга или Бредбери. Всякая огласка, шумиха для модного писателя, как это ни странно звучит, приближает его конец. Тает шагреневая кожица. И потому Пелевин так прятался, так тщательно себя от публики скрывал, что иначе нельзя б ему было продлить своего времени - моду литературную на себя продлить. Вот популярность, напротив, от шумихи и огласок только умножается - Маринина, та кишит преспокойно повсюду и все уж знают, кто у нее муж, где отдыхала за границей на прошлой неделе и т.п.

Пелевин лишил себя массового читателя, а потом шестеро избранных, во главе с Шайтановым, "совершив поступок", его самого лишили уже Букеровской премии. Премию ему дали как фантасту - фантасты ж и дали, но алкала для него элитарная литературная публика другого признания. Хотя чем эта премия, полученная все же в своем отечестве, от ценителей отечественной фантастики так уж плоха, чтобы ей не порадоваться? Она ведь, эта премия, самая престижная у нас для фантастов, сказать иначе, Пелевина признали фантастом национального масштаба, а элитарная литературная публика не рада! Не рады потому, что фантастика отечественная вовсе-то не нужна на Западе - она там, как ботинок фабрики "Скороход" на мировой ярмарке обуви; и Пелевин поежился-то, попадая поневоле в разряд этой вот "прощай молодости". При том назвали б Пелевина груздем, то ведь не полез бы он в короб: cтанет он как Распутин мучиться за отравленные озера и реки - да тьфу на них! Жить на основаниях общих в умирающей родимой деревеньке как Василий Белов - да провались она пропадом! Он, Пелевин, конечно, не будет "подрывать свой престиж" этим вот "яростным национализмом" - ну, а где подрывать? Какой престиж? в чьих глазах?

Игра ж проиграна потому, что литература национальная никогда не будет существовать по законам массовой культуры, ее-то ценности воспринимая как свои. Никогда литературой национальной, судьбой ее, не будут править и никакие потусторонние специалисты: зачать Пелевина в пробирке - они могут, а вот уважение к нему родить народное и любовь - этого уж им не дано. Русская Литература поступит с каждым новым искателем успеха в конце концов по своим законам, оказываясь равной не тому, что потребно, а самой себе, смыслу своему.

Но при всех отличиях Марининой от Пелевина, даже вся ее взаправдашняя народная популярность не позволит и ей уйти в свой черед от такого ж бесславного конца. Сделайте Маринину модной "как случай элитарной культуры", и она лет через пять утратит читателя массового, если хоть на шажок отступит в угоду литературщине и сугубо литературной публике от законов механических, людоедских своего жанра; элитарная литературная публика непримиримо до конца жизни отторгала Пикуля, Юлиана Семенова и многих - но они-то останутся своими для читателя народного на многие и многие годы даже после своего ухода. Среди же писателей новых, хоть бы ищущих успеха, все уже дорожат прежде всего своей литературной репутацией, обретенной в России, своей творческой личностью. Если что-то и останется у нас в будущем времени в литературе от моды, то это будет только старая добрая мода на новые имена (модными будут дебютанты), мода на новые книги известных авторов и прочее; но пирушек во время чумы, с плясками на гробу русской литературы в будущем уж не следует ждать.Все дело в том, что в Россию возвратится неминуемая родная речь - что слово уж больше не будет напуганным да замордованным и ему снова станут в России в е р и т ь. Ну, а бедность да сиротство для художника - это не порок. Быть бедным, если ты называешься художником, стыдно только тем, кто не имеет стыда и совести вовсе. Также лукаво звучат плачи о том, что писателями теперь утеряна их руководящая роль в обществе и что они стали читателю вовсе ненужными.