Николай Златовратский - Золотые сердца

В пришедшей фигуре я узнал Лизавету Николаевну; она села на край скамейки и старалась закинуть за голову спутавшийся вуаль. Пред нею сидела Катя, широко открыв глаза, в боязливо-вопросительном недоумении.

– Я к вам, – заговорила порывисто Лизавета Николаевна, задыхаясь от нервной одышки, – извините, что рано… Но так лучше: теперь никого нет.

Она оглянулась кругом.

– Я давно собиралась к вам, но мне хотелось раньше все, все обдумать, приготовить. Я хочу вам сказать: если вы, Катерина Егоровна… если я вам мешаю… если, может быть, совершенно невинно стою на пути к тому…

– Вы… мне? – еще более недоумевая, спрашивала Катя.

Но Лизавета Николаевна, кажется, не слыхала этих слов: она низко опустила глаза и, взяв руку Кати, проговорила торопливо:

– Я все обдумала, все решила. Да, я была виновата… Но вы поймите… вы простите мне: я была молода, я верила… Теперь я вижу… нет, не теперь, я давно уже должна была знать… Господи! Знала это, и у меня не было сил!.. Я так любила его, я так была молода… А теперь я все решила: довольно! Не я нужна была ему в спутницы… Сколько лет он потерял со мной! Катерина Егоровна, скажите мне только одно слово, только одно – и я уйду! Я уже все решила: имение отдам крестному отцу в заведование. А сама… сама… уеду опять в Питер, куда-нибудь там… Там стану сиделкой, мамкой, воспитательницей… Это по мне, это мне по силам… Вы видите, мне не будет тяжело: я выбираю себе дело по любви… А вы, вы и Петя, будете свободны… Вы займете при нем место друга, которое не по праву заняла я… Вы рука об руку с ним пойдете, не стесняя и не обременяя один другого.

Пока говорила Лизавета Николаевна, Катя напряженно смотрела ей в лицо, и ее щеки постепенно покрывались краской, пока не зарделись сплошь.

– Я вас, право, очень плохо понимаю, – почти прошептала она, боязливо смотря в лицо Морозовой (и действительно, все лицо ее выражало какой-то испуг).

Лизавета Николаевна при этих словах с горькой улыбкой подняла на нее глаза.

– Катерина Егоровна! Я думала поговорить с вами как с другом, – сказала она. – Я думала, что между нами не нужно никаких официальных объяснений. Я надеялась, что вы чистосердечно откликнетесь на мой порыв. Мы знаем друг друга давно… я вас всегда считала искренней, честной!

– Я и теперь та же, – сказала Катя, – но я только не понимаю, зачем вы принимаете такое именно решение, когда можно бы все проще и лучше… Зачем уезжать и расходиться… когда могло бы быть общее дело.

– Да? Так вы… – хотела что-то сказать Лизавета Николаевна и не договорила, смотря все еще в лицо Кати, на котором светилась такая ясная искренность, что глаза Лизаветы Николаевны заискрились надеждой.

– О, если б это было так, – прибавила она, крепко сжимая руку Кати, – тогда… тогда я опять надеюсь, что еще сумею сделать все для него. Пока до свидания! – поднялась Лизавета Николаевна, быстро спуская на лицо вуаль. – Я не хочу, чтоб меня видел кто-нибудь! Лучше, если не будут знать.

Она пожала Кате руку и пытливо еще раз взглянула в ее смущенное лицо. Секунду обе женщины стояли молча одна пред другой.

– Если же… если вы еще сами не знаете, – заговорила едва слышно Лизавета Николаевна, – если вы сами ошибаетесь… если, может быть, вы сами убедитесь, что любите его, что он вас любит (он мне ничего, ничего не говорил, – торопливо вставила она, – это я сама)… если так, то вспомните, что я вам говорила сегодня, что я все решила… Не могу ли я пройти здесь через сад? – спросила Лизавета Николаевна, заметив дорогу прямо в поле. – Вы, кажется, ходили к нам здесь где-то… ближе?

– Да, можно… Вот прямо, – указала Катя, проходя с нею несколько шагов по дороге между грядами.

Лизавета Николаевна ушла; Катя медленно вернулась. Необычайное смущение лежало на ее лице: она шла тихо, наклонив голову, с пылающими щеками, приложив одну руку к груди.

О чем она думала? Чем больше я всматривался в выражение ее лица, тем для меня становился определеннее ответ. Выражение это было именно то, когда в Душу человека вдруг забрасывают мысль, которая никогда ясно не сознавалась им прежде, никогда не стояла на первом плане… «Неужели это так?.. Неужели я в самом деле влюблена в него?» – казалось, говорили ее задумчивые глаза. Она чуть-чуть приостановилась и затем, вдруг покачав отрицательно головой, быстро пошла к дому, как будто решившись что-то скорее, скорее кончить… По дороге она сломила ветку сирени, махнула ею несколько раз себе в лицо и вошла на крылечко. Здесь она быстро обернулась, как будто ей почуялось, что кто-то шел за нею, посмотрела по направлению дороги, по которой ушла Лизавета Николаевна, и скрылась.

На третий день после этой сцены, в то время как я только что подходил сзади к полубарскому выселку, мне навстречу подвигались две женские фигуры, шедшие той мелкой, семенящей походкой, которой обыкновенно ходят богомолки; у обеих были в руках кривые палки, за плечами по небольшому узлу, в который были связаны пальто на случай непогоды. Обе были одеты почти одинаково: в простые ситцевые платья, с такими же платками на голове, низкой крышей спущенными над лицами от солнечных лучей; обе о чем-то весело говорили. Они шли по межпольной дороге, по одной стороне которой лежала свежеподнятая пашня, а по другой – овраг. Из оврага прямо им навстречу подымался мужик, с косой на плече и точилом за поясом; голова у него была повязана красным платком вместо шапки; за ним шли, с граблями на плечах, две девки, в реденьких, полинялых ситцевых сарафанах, висевших на них как тряпки.

– Матрене Петровне!.. – откланялся мужик, снимая с головы шлык [18]и развязывая его. – Как здоровеньки?..

– Ничего!.. Что нам делается? – отвечала одна из женщин. Я узнал в ней сестру Морозова.

– Куда?

– В Семенки правим.

– Ну, ну! По болестям?

– Да.

– Так, так… Жарко будет идти-то! Да чего вы пешие?

– А что ж нам? Мы здоровые. А лошади теперь в деле.

– Верно. Ну, дай бог счастливо! Скоро ли вернетесь?

– Скоро.

– Ну, то-то! Ты от нас, смотри, совсем не уйди! В Семенках-то ведь хорошо жить, не то, что у нас… Мотри, как раз соблазнишься. Мою бабу с ребятишками не забудь. Плохо они поправляются, а мне неколи теперь присмотреть. Вот и девочкам тоже не впору.

– Нет, не забуду, – весело ответила Морозиха.

– Ну, так счастливо! Дай бог путь! – сказал мужик и протянул ей свою руку.

– Вы вот здесь идите, – посоветовали им вслед девки, показывая в овраг. – Здесь прохладнее… А то изморитесь.

– Мы и то хотели…

Мужик и девки зашагали дальше. Спутницы хотели было спуститься в овраг.

– Катерина Егоровна! – окликнул я.

– Ах, это вы! – сказала Катя, приостанавливаясь. – До свидания.

– Вы куда это? Далеко?