Андрей Зарин - Казнь

– Кто же это, милый Алексей Дмитриевич? А?

– Пока не скажу!

– Но ведь в приказе я должен же имя проставить! – взволновался Казаринов.

– Оставьте пробел, а впрочем, как хотите. До свиданья!

Лапа повернулся к дверям. Казаринов удержал его за рукав.

– Вот уж и недоволен! – сказал он. – Ну, полно, полно! Я напишу!

Он сел за стол и достал бланки.

– Только, – приноравливаясь писать, сказал он, – пусть это между нами. А?

– Никому не скажу! – усмехнулся Лапа, беря приказ об аресте.

Не заходя домой, он прошел в полицию, предъявил приказ, проставив в нем имя Ивана Кочетова, и в сопровождении двух полицейских направился на местное кладбище. Навстречу им показался Иван. Он был неестественно весел. Глаза его сияли, он шел смеясь, говоря сам с собою и размахивая руками. Сзади него шла Феня, делая Лапе знаки. Лапа сравнялся с Иваном и положил ему на плечо руку.

– Ну, доволен! – сказал он. – Получил благодарность?

Иван испуганно отшатнулся от него.

– Дурак, – сказал Лапа, – ведь это нарочно писано, чтобы тебя поймать. Ну, кто убийца, говори теперь!

Иван рванулся из его рук, но в это время полицейские схватили его за локти. Иван сверкал глазами и тяжело переводил дух. Вдруг он встряхнул головою и усмехнулся.

– Ежели и нарочно, то я очень рад, – сказал он, – потому иначе она и думать не может.

– То‑то! – ответил Лапа. – Теперь они проводят тебя, и там ты оканчивай свой рассказ про Николая Петровича.

Иван злобно засмеялся.

– И напишу – с! – крикнул он в то время, как полицейские сажали его на дрожки.

Лапа взял Феню за руку и прошел с ней на кладбище. Она оживленно начала рассказывать ему.

– Как я увидала, что он идет, я на крест бумажку‑то и прилепи. Он пришел и стал молиться, а я смотрю. Потом, как увидит он бумажку‑то…

– Брось! – перебил ее Лапа, опускаясь на одну из скамеек у могильной ограды.

Феня тотчас замолкла. Он протянул ей руку и посадил рядом.

– Ты скажи мне лучше, надоело тебе у полковницы служить? А? Хотела бы ты замуж, сама хозяйкой? А?

Феня нахмурилась и потупилась.

– Кто же возьмет меня, – сказала она тихо, – и потом, очень я уж к вам привязалась. Не гоните меня! – и она подняла на него глаза, слезливо моргая ими.

– Дурочка, – сказал Лапа, обнимая ее, – а за меня пошла бы?

Феня вздрогнула.

– Шутите! Я простая, вы барин…

– А вот и не шучу, – серьезно ответил Лапа, – иди за меня. Я делаюсь нотариусом и женюсь на тебе. Ну, чего ты плачешь? Ах, глупая!..

Яков уехал, Лапа получил свидетельство и устраивал свою контору, в то время как Феня торопливо готовилась к венцу.

– Жаль, – говорил следователь Лапе, – что вы оставляете меня. Мне скучно будет без вас работать.

Лапа усмехнулся. Казаринов держал себя неприступно – гордо с того момента, как личность убийцы Дерунова была выяснена, равно как и акт убийства.

– Вот, – говорил он хвастливо в клубе, – осуждают мою систему: всех по очереди. А доказательство налицо! Как я добрался до этого Ивана? Кто мог про него подумать, а глядь, он‑то и есть!

Гурьев добродушно смеялся и говорил:

– Что и говорить, Сергей Герасимович у нас Лекок! Русский Лекок!

Силин подслушал этот разговор и написал в местную газету свою последнюю статью, в которой Казаринова называл русским Лекоком и воспел ему славу за то, что он удовлетворил общество, найдя убийцу и отдав его во власть правосудия.

После этого два дня спустя он уехал в Петербург искать счастия в нелегкой роли столичного репортера.

Весенин снова ехал, как бывало, в усадьбу Можаевых, когда на дороге его окликнул заискивающий голос:

– Осмелюсь вторично!

Весенин осадил лошадь и, обернувшись, узнал Косякова. Тот приближался к нему, галантно кланяясь:

– К Елизавете Борисовне? – предупредительно спросил Весенин, закипая гневом.

Косяков изящно склонил голову.

– С письмом?

Косяков поклонился снова и поспешно вынул письмо из кармана.

– Знаете ли, господин Косяков, – заговорил Весенин, нагибаясь к нему, – как карается законом шантаж?

Косяков растерянно взглянул на Весенина и поспешно спрятал письмо в карман.

– О пропаже векселей уже заявлено приставу, – сказал Весенин, – и если ты еще раз появишься здесь, мерзавец, то я…

– Личное оскорбление? – угрожающе произнес Косяков.

– Что?.. – заорал Весенин. – Да тебя бить, каналья, надо! – и, взмахнув плетью, он ударил ею Косякова: раз, два! И погнал дальше свою лошадь.

Косяков отскочил, закрываясь руками, и опрометью бросился в деревню…

Грузов уныло сидел за столом и в сотый раз перечитывал напечатанное в газетах объявление об утрате из имущества Дерунова векселей Можаева, когда в комнату, как ураган, влетел Косяков.

– Пропали! – не своим голосом закричал он. Грузов вскочил и заметался по комнате.

– Маменька, – завопил он, – прячьте меня. Идут! Ловят!

– Дурак! – остановил его Косяков. – Не ловят и не будут ловить, но все кончено!

Грузов сразу успокоился и даже повеселел.

– Что же, – сказал он, – на все воля Божия!

Косяков внезапно схватил его за шиворот и злобно потащил к себе.

– Стой! – крикнул он, вводя его к себе, и бросился на жену. Та закричала от испуга, но он в один миг взял ее в охапку и переложил с кресла на постель. Лихорадочно – торопливо отвернул он с кресла клеенку, вытащил пачку бумаги и с гневом швырнул ею в Грузова.

– Бери, дурак, и пошел вон! Завтра я съезжаю от тебя. Не умел сразу продать, скот!

– Но ведь ты же… – начал растерянно Грузов.

– Вон! – заорал, топая ногами, Косяков. Грузов выбежал от него в испуге.

На другой день сторож судебного пристава, подметая камеру, нашел на полу, у окна, сверток бумаги, в котором оказались векселя Можаева на имя Дерунова, и пристав, подивившись случаю, приобщил их к делу.

Прошло пять лет. В один из морозных дней Яков Долинин стоял у Доминика, закусывая пирожком рюмку водки. Вдруг до его плеча кто‑то дотронулся. Он оглянулся, и лицо его радостно просветлело. Перед ним стоял Весенин.

– Федор Матвеевич, какими судьбами? Надолго ли?

– На три дня! По делам. Присядем, рад вас видеть.

Они отошли к столику и сели, спросив бутылку вина.

– Ну, что поделываете? – поинтересовался Весенин.

Яков махнул рукою.

– Прозябаю! Служу в банке, управляю фабрикой, играю в винт и хожу в оперу!..

– Живете с братом?

Яков кивнул.

– Читал я его! – сказал Весенин. – Хорошо писать стал. Знаете, – он засмеялся, – разочарование в любви ему принесло пользу. Получился тон, и потом, у него прекрасно выходят идеальные женские характеры. Только везде Анна Ивановна! Между прочим, что с нею?

– С ней? – ответил Яков. – Она совершенно отдалась мистическому настроению. За границей ее уловили ксендзы, и она приняла католичество.