Лев Толстой - Андроид Каренина

Но Левин не застрелился и не повесился и продолжал жить.

Несколько дней спустя Агафья Михайловна нашла на пороге завернутую в коричневую бумагу посылку, на которой не было ни надписей, ни любых других опознавательных знаков. Она аккуратно принесла находку Левину.

Заинтригованный и сбитый с толку, он осторожно разрезал слои бумаги и вытащил наружу разобранный на части корпус робота III класса. Левин ахнул. Корпус был сильно измят и выглядел изношенным, но желтый цвет его невозможно было не узнать, а на одном из боков стоял маленький круглый штамп с фирменным знаком табачной фабрики.

— Кити! — крикнул Левин. — Кити!

Убедившись, что они одни, Левин и Кити закрыли дверь спальни и с трепетом включили монитор, прекрасно осознавая, что даже несколько прикосновений к роботу были теперь вне закона. В послании говорил сам Сократ. Он дергал себя за бороду, состоявшую из инструментов и приборов, постоянно оглядывался, а его знакомая лицевая панель мерцала с явным беспокойством. При виде его Кити расплакалась. Левин схватил ее за руку, чувствуя, как его подбородок задрожал от нахлынувших чувств.

— Сократ!

— Хозяин, боюсь, у меня мало времени! Да, мало, в самом деле, мало! Тем не менее, было бы упущением с моей стороны, если бы я не доложил вам о результатах анализа.

— Старина, — крикнул Левин, походя к монитору с трясущимися руками, словно бы желая вытащить оттуда маленькую голографическую фигурку, чтобы прижать ее к груди. — Верный друг!

— Перебирая все соответствующие данные: все, что вы открыли о червях и о так называемых Почетных Гостях, и…

Тут Сократ остановился и дико обвел глазами грязную комнату, в которой стоял, страшась, что не сможет произнести главного.

— Я должен поторопиться, хозяин. Должен поторопиться, поторопиться. Когда часто заявляли, что инопланетяне «придут к нам тремя путями », это не было лишено смысла. Они пришли тремя путями. Они сделали это!

Когда Левин и Кити дослушали объяснение Сократа, они взялись за руки и долго сидели в тишине, с ужасом представляя себе, что же будет дальше.

Они пришли как визжащие воинственные чудовища, рождающиеся из хрупких тел зараженных.

Они пришли как стрекочущие черви, живущие под землей и набирающие силу от грозниума, прежде чем выпрыгнуть из-под ног какого-нибудь несчастного.

И они пришли в третьем обличье…

НАС НЕ ОСТАНОВИТЬ,— сказало Лицо Алексею Александровичу, но, по правде, оно сказало это самому себе, потому что теперь Лицо было Карениным, а Каренин — Лицом.

НАС НЕ ОСТАНОВИТЬ И НЕ ПОБЕДИТЬ. НЕ СЕЙЧАС. ЭТА ПЛАНЕТА ПРИНАДЛЕЖИТ НАМ.

Царь Алексей отдал приказ своим войскам, чтобы они вступили в бой с пришельцами в их логове, и этим приказом отослал их на смерть, оставив Россию беззащитной перед новым натиском врагов. Он поступил так потому, что так хотело Лицо, и человек, которого величали Царь, был теперь просто его игрушкой.

Простые пришельцы были убиты, но их вожди выиграли войну против человечества за много лет до этого. Они победили в тот момент, когда Алексей Александрович с Лицом, ставшим уже тогда его частью, пришел к власти в Министерстве.

Пришельцы победили вместе с воцарением Каренина, и ничто теперь не может их остановить, потому что момент был давно упущен.

Каренин, который не был уже Карениным, смеялся ужасным смехом внутри своего серебряного скафандра; в это время, где-то в глубине того, что когда-то было человеческим сердцем, всплыло и ярко сверкнуло воспоминание о женщине, которую он когда-то любил.

Левин шел по дороге, занятый не столько своими мыслями — он еще не мог толком разобраться в них, — сколько своим душевным состоянием, не похожим ни на что другое, что он испытывал прежде. Слова, произнесенные Сократом в послании, подействовали на душу его, словно электрический разряд, неожиданно преобразовав и совместив в одно целый рой разрозненных, бессильных мыслей, которые постоянно занимали его ум.

Золотая Надежда стала теперь не борьбой за спасение роботов или сохранение высоких технологий, но битвой за независимость людей. Каренин был врагом, не потому что отобрал у людей возможность пользоваться достижениями Века Грозниума, но потому, что был чужеродным созданием, стремившимся сделать из людей рабов.

Левин чувствовал что-то новое в душе своей и испытывал это новое, еще не понимая, с чем имеет дело. Он хотел поделиться этим новым пониманием происходящего со своим старым сообщником, со своей любимой женой.

«Она понимает, — думал Левин, — она знает, о чем я думаю. Рассказать ли ей? Да, я расскажу ей».

И в тот момент, когда он хотел начать говорить, она тоже заговорила… и он обнаружил, что она думала о том же, почти теми же словами.

С этой секунды, с этого дня, они начали строить планы. Они будут разыскивать агентов СНУ, оставшихся в живых после летних чисток; они постараются вернуть их доверие и восстановить сопротивление. Левин тайно перекроет один из ходов в собственной шахте, убедившись, что там достаточно волшебного металла для того, чтобы начать эксперименты. Спокойно, незаметно, они будут поддерживать огонь человечества, пока их мечты не воплотятся в жизнь. Однажды они найдут способ победить зло, которое принес Каренин в этот мир, и они пойдут на любые жертвы ради достижения своей цели.

Наступила ночь. Когда они говорили, Левин поднял глаза к высокому, безоблачному небу, в котором где-то плавали пришельцы.

— Разве не знаю я, что это бесконечное пространство, что это не круглая арка? Но как бы я ни напрягал глаза, всматриваясь ввысь, я не могу увидеть того, что оно не круглое и не сводчатое, и, несмотря на мое знание о бесконечности пространства, я бесспорно прав, когда вижу твердый черный купол, и я гораздо более прав в этом, чем когда силюсь увидеть то, что за его пределами. Так мы должны думать о будущем, о том, что осталось от нашей жизни. Мы не можем увидеть этого, но мы знаем, что оно принадлежит нам, если у нас будет довольно сил и мужества, чтобы завладеть им.

Кити нежно поцеловала его и ушла спать.

Левин представил себе будущее.

«Может ли оно быть целью?» — подумал он, боясь поверить в чувства, захватившие его.

— Сократ, спасибо тебе! — сказал он, сдерживая рыдания и обеими руками вытирая набежавшие слезы.

«Это новое чувство не изменило меня, не осчастливило, не просветило вдруг, как я мечтал, — так же как и чувство к сыну. Никакого сюрприза тоже не было. А вера — не вера — я не знаю, что это такое, — но чувство это так же незаметно вошло страданиями и твердо засело в душе.

Так же буду сердиться на Ивана кучера, так же буду спорить, буду некстати высказывать свои мысли, так же будет стена между святая святых моей души и другими, даже женой моей, так же буду обвинять ее за свой страх и раскаиваться в этом, так же буду не понимать разумом, зачем я молюсь, и буду молиться, — но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее — не только не бессмысленна, как была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»