Лев Толстой - Андроид Каренина

— Не прав ли он, что все на свете дурно и гадко?

— Нет, не прав, — ответил Сократ, настроенный так, чтобы сохранять равновесие между угрюмым настроением хозяина и трезвым анализом ситуации.

— И едва ли мы справедливо судим и судили о брате Николае? Разумеется, с точки зрения человека, видевшего его в оборванном пальто, пьяного, в обнимку с этим помятым, старым и перепачканным маслом роботом, он презренный человек. Но я знаю его иначе. Я знаю его душу и знаю, что мы похожи с ним. А я, вместо того чтобы ехать отыскать его, поехал обедать и сюда. — Левин подошел к фонарю, прочел адрес брата, который у него был в бумажнике, и подозвал II/Извозчика/372. Всю длинную дорогу до брата Левин просматривал живые Воспоминания о всех известных ему событиях из жизни брата Николая.

Смотрел он, как брат в университете и год после университета, несмотря на насмешки товарищей, жил как монах, в строгости исполняя все обряды религии, службы, посты и избегая всяких удовольствий, в особенности женщин; и потом как вдруг его прорвало, он сблизился с самыми гадкими людьми и пустился в самый беспутный разгул; по слухам, он даже имел определенного рода отношения с роботами, которые были строго запрещены даже либеральными законами Министерства, не говоря уже о законе Божьем.

Все это было ужасно гадко, но Левину это представлялось совсем не так гадко, как это должно было представляться тем, которые не знали Николая Левина, не знали всей его истории, не знали его сердца.

Левин чувствовал, что брат Николай в душе своей, в самой основе своей души, несмотря на все безобразие своей жизни, не был более неправ, чем те люди, которые презирали его. Он не был виноват в том, что родился со своим неудержимым характером и стесненным чем-то умом. Но он всегда хотел быть хорошим. И сейчас, как написал ему Николай, он был болен, сильно болен, хотя природа его недуга оставалась неясной.

«Все выскажу ему, все заставлю его высказать и покажу ему, что я люблю и потому понимаю его», — решил сам с собою Левин, подъезжая в одиннадцатом часу к гостинице, указанной на адресе.

— Наверху двенадцатый и тринадцатый, — автоматически ответил II/Швейцар/7е62 на вопрос Левина.

Дверь двенадцатого номера была полуотворена, и оттуда, в полосе света, выходил густой дым дурного и слабого табаку и слышался незнакомый Левину женский голос; но Левин тотчас же узнал, что брат тут; он услышал его покашливанье.

— Кого нужно? — сердито сказал голос Николая Левина.

— Это я, — отвечал Константин Левин, выходя на свет.

— Кто я? — еще сердитее повторил голос Николая.

Слышно было, как он быстро встал, зацепив за что-то, и Левин увидел перед собою в дверях столь знакомую и все-таки поражающую своею дикостью и болезненностью огромную, худую, сутуловатую фигуру брата, с его большими испуганными глазами. Карнак, сгорбившись, сидел в темном углу. Это был перепачканный маслом измятый андроид, более похожий на консервную банку, с черно-оранжевыми полосами ржавчины и коррозии на боках медного цвета.

Николай был еще худее, чем три года тому назад, когда Константин Левин видел его в последний раз. На нем был короткий сюртук. И руки, и широкие кости казались еще огромнее. Волосы стали реже, те же прямые усы висели на губы, те же глаза странно и наивно смотрели на вошедшего.

— А, Костя! — вдруг проговорил он, узнав брата, и глаза его засветились радостью.

Карнак поднял скрипучую голову и устало застонал. Через секунду на лице брата остановилось совсем другое, дикое, страдальческое и жестокое выражение.

— Я писал вам, что я вас не знаю и не хочу знать. Что тебе, что вам нужно?

Он был совсем не такой, каким воображал его Константин. Самое тяжелое и дурное в его характере, то, что делало столь трудным общение с ним, было позабыто Константином Левиным, когда он думал о нем; и теперь, когда увидел его лицо, в особенности это судорожное поворачиванье головы, он вспомнил все это. Карнак рыгнул со странным металлическим призвуком, и внутри него с оглушительным визгом сцепились какие-то шестеренки.

— Мне ни для чего не нужно видеть тебя, — робко отвечал он. — Я просто приехал тебя видеть.

Робость брата, видимо, смягчила Николая. Он дернулся губами. Впервые Левин заметил маленькую серую пустулу, пульсирующую над левым веком брата.

— Приехал повидать меня… Так, значит? — сказал он со злостью.

— Таааааак, значиииит, — захрипел Карнак. Сократ отступил на шаг назад от другого робота, словно бы боясь подхватить от него ржавчину и слабость шестеренок.

— Что ж, входи, садись, — сказал Николай. — Хочешь ужинать? Маша, три порции и свежего влагопоглощающего реагента для роботов. Нет, постой. Ты знаешь, кто это? — обратился он к брату, указывая на женщину. — Эта женщина, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, — от этих слов Левин покраснел, зная, о чем говорит брат. — Но люблю ее и уважаю и всех, кто меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она все равно что моя жена, все равно. Так вот, ты знаешь, с кем имеешь дело. И если думаешь, что ты унизишься, так вот бог, а вот порог.

И опять глаза его вопросительно обежали всех. Большая ржавая голова Карнака перевалилась на другую сторону.

— Отчего же я унижусь, я не понимаю.

— Так вели, Маша, принести ужинать: три порции, влагопоглощающего реагента, водки и вина… Нет, постой… Нет, не надо… Иди.

Когда они принялись есть, Николай выплюнул на пол несколько больших сгустков слизи, и Левин заметил еще одну серую пустулу, несколько б о льшую, чем первая, пульсирующую на щеке брата. Было трудно есть.

— Да, разумеется, — сказал Константин, когда его брат принялся рассказывать о своем новом плане по созданию артели для роботов III класса. Он старался не замечать румянец, выступивший под выдающимися костями щек брата.

— Но зачем нужно такое объединение? В чем его суть?

— В чем суть? Да в том, что роботы были превращены в рабов, ровно так же, как и крестьяне в царские времена. Мы относимся к ним как к неживым объектам, потому что создали их, но, создавая этих роботов, мы наградили их сознанием и свободной волей.

— Свободной волей, которую ограничивают Железные Законы, — напомнил Левин брату.

— Да, да, Железные Законы. Однако же свободой волеизъявления они все же обладают, своеобразной свободой. И так же, как Господь Бог позволил человеку управляться со своей жизнью по собственному разумению, так и мы должны предоставить этим чудесным роботам возможность попробовать свои силы и освободиться от рабства, — произнес Николай, раздраженный тем, что ему возразили. Он указал на Карнака, словно бы великолепие его собственного робота могло послужить прекрасной иллюстрацией сказанному. В ту же секунду одна из конечностей Карнака отвалилась со слабым металлическим лязгом.