Людмила Петрушевская - Маленькая волшебница

Трам-бамс! - и в первом ряду вместо помятой Шуры-Шашки засияла еще одна ведущая Валькирия, в таком же шелковом балахоне, с ярко-золо

той прической, с тем же слегка опухшим видом и в черных босоножках

(о, волшебный парик!).

А девочка своей тоненькой, как спичка, рукой доверчиво накинула петельку на шею Барби Маши (Барби Кэт она сунула за пазуху) и поставила куклу ногами на скамеечку.

Затем (шептала ей Валькирия) надо будет убрать табуретку из-под ног Барби, то есть отодвинуть вбок органчик со скамеечкой, и ей подарят обеих кукол!

- Хорошо? - по-доброму шептала Валька.

- Хаяшо,н отвечал ребенок.

Барби Маша стояла на скамеечке перед органом с петлей на шее, как партизанка в тылу врага.

Но ребенок не отпустил (на всякий пожарный случай) обещанную куколку, держал ее одной рукой крепко-крепко.

Скамеечка стала прогибаться под весом Барби Маши, маленькая защелка соскочила, пружинка освободилась, и органчик начал играть.

Он издал первый могучий рев, вздохнул и запел на множество голосов.

Под куполом зала засветился яркий свет, и все вздохнули.

Все замечтали, сердца у всех забились, глаза прослезились...

Дед Иван освободился от колдовства, встал и пошел к сцене.

Два неуклюжих лохматых ребенка преданно побежали следом за ним.

Туда же отправилась и мама Шашка, как две капли воды похожая на ведущую Валькирию.

Что касается самой Валькирии, то она тоже стояла и мечтала.

Она даже выронила из пасти свою вечную сухую корку (черствую корку науки).

В ее маленькой голове проносились видения - старый подвал, дружная семья ужинает коркой сыра... Мама-крыса в серых мехах, братья и сестры, пушистые и усатенькие, теплые и дружные... И вот уже это не мама-крыса, а сама Валька в серой шубе, бархатистая, пухлая, аккуратная, с чистым хвостом, кормит сыром своего сыночка Эдика (разумеется, это ее сын, как она раньше не догадалась), тоже чистенького, аккуратненького, бархатного, и все у них в порядке... Норка теплая, убранная, запасы есть - там мешок корок, там сало в пакете... Крупа "Артек"... Печенье "Юбилейное"... Сыр "Пошехонский"...

А люди - они несчастные... Им хочется и то, и другое, а жить дружно они не умеют... Надо дать им, сколько они пожелают, наколдовать - раз плюнуть... Вот сотни "мерседесов", вот гора телевизоров в упаковке... Вот ключи от квартир... Целый дом на триста квартир, всем участникам передачи по квартире... И той несчастной выгнанной невестке квартиру... И той старушке с инсультом - пусть ее возьмут из больницы, пусть она живет у дочери, и все будут рады, будут любить бедную брошенную ими бабушку... И тот ребенок-калека, пусть он встанет на ножки и идет с папой и с мамой, и будут они жить вместе... А тот несчастный, который уже год не спит, с тех пор как сбил на улице ребенка,н пусть он подарит им свою новую машину, ладно. И та бедная женщина, которая украла у него со шкафа деньги, потому что он год пил, ел и одевался за ее счет... она обнищала... и эта женщина тоже уже полгода не спит и боится - пусть она выйдет за него замуж, и тогда деньги останутся в семье...

Так мечтала Валька, а органчик играл, кипятясь и подпрыгивая, и число ключей и "мерседесов" росло на сцене, ящики с телевизорами громоздились один на другой.

И сама Валька давно уже тоже воплотила свои мечты в жизнь, она стала дородной крысой, превратила Эдика в крысенка и теперь хлопотала, устраивая новую жизнь в подвале телевидения, как раз под кладовой ресторана.

А Шура-Шашка раньше деда дошла до сцены и сказала:

- Выиграли все! И мы тоже!

И взяла себе ключи и положила их на капот "мерседеса".

И велела:

- Подходить по одному!н И туманно пояснила:н По семье на рыло!

Все ее поняли сразу.

Шура-Шашка, златогривая, в шелках, с опухшей рожей, была награждена ревом зала и аплодисментами.

Народ начал действовать незамедлительно, но, поскольку музыка играла, все встали в дружную, чинную очередь, рядами, и, говоря друг другу "спасибо" и "пожалуйста", смеясь от души, они подходили к Шашке и получали из ее рук ключи, машину и ящик с телевизором.

Как-то все так волшебно устраивалось, никакой давки и смертоубийства, но дед все никак не мог дойти до своей Маши Барби, которая почти висела с петлей на шее на табуретке и нежно улыбалась, а ребенок стоял на страже около виселицы, держа Барби за ножки и ожидая момента, когда можно будет спрятать обещанную куклу за пазуху.

Дед никак не мог дойти до сцены, потому что везде вилась очередь, а он-то не занял очередь, то есть не встал в ряд, а впереди себя никто никого не пропускал, такие дела.

А кричать и что-то доказывать (да не нужна мне ни машина, ни квартира, а мне нужна кукла Барби) дед не мог, ему было как-то неудобно.

Таким образом, дед Иван с неизвестно откуда взявшимися косматыми детьми, которые всюду преданно его сопровождали, был оттеснен в конец очереди.

Он стоял и смотрел, как все больше клонится кукла Маша в усталой руке ребенка, как шнурок натягивается на ее шее...

Он представлял, как больно и тяжело Маше, но ничего не мог поделать.

Он знал теперь, что она живая, и боялся, что она задохнется.

Сердце его больно билось в груди, горло пересохло.

Между тем органная музыка играла, вежливая очередь двигалась. Вот получили ключи от машины и квартиры родители больного ребенка, вот радостно повезли его в коляске... Вот он встал и, хромая, пошел ножками сам между папой и мамой...

А Шура-Шашка, испытывая страшное желание сорвать с себя парик или хотя бы почесать под ним больную головенку, тем не менее раздавала призы, радостно улыбалась и говорила какие-то вежливые фразы типа "Будем здоровы" или "Ну, поехали", которые помнила еще со времен своей застольной молодости.

Но сама она при этом зорко следила за растяпой Игорьком: он

даже в очередь не влез, а стоял и глупо шарил глазами, ища потерявшуюся мать.

"Чисто телок",н думала Шура, но позвать сына было некогда, а вот почему он сам не идет к матери, Шашка не врубалась.

Она же не видела себя со стороны, не знала, что выглядит, как принцесса цирка, в своих черных шелках и с золотыми волосами.

Игорек искал совсем другую Шашку - тощую, как вобла, такую же жилистую, беззубую и загорелую, причем забинтованную.

Музыка играла, но никакого особого счастья она ему не приносила Чума тосковал по маме Шуре как маленький.

Мимо него тащили ящики, толкали вручную "мерседесы" (не в каждой ведь семье имеется свой шофер, приходилось волочь волоком), причем все обращались друг с другом с повышенной заботливостью.

Вот последние в очереди, дедушка с бабушкой, сверкая свежими синяками, передали молодым ящик с телевизором и взяли ключи...

Зал постепенно опустел.

Шура со стоном содрала с себя парик, кликнула сына, и мрачный Игорек сел за руль "мерседеса".