Алексей Писемский - Леший

.. Я даже, милостивый государь, имею несколько собственноручных писем от князя Дмитрия Владимирыча{247}, бывшего московского генерал-губернатора, удостоился потом чести быть лично с ними знакомым и пользовался их покровительством. Чего ж мне больше? Я бьюсь не так, чтобы уж особенно из-за денег. Дети у меня, благодаря бога и по милости этого моего хорошего знакомства, все уж пристроены, на своих местах, и не только что от меня ничего не требуют, но еще мне же помогают. Если вам откровенно сказать, так я и служу больше по привычке; силы еще есть, начальству, вижу, приятна моя служба, потому что, кто ни будет на моем месте, другой, неопытный, так не вдруг еще привыкнет; на первых порах, как ни бейся, а того не сделает, что я... Привычка-с!.. Вот катит, полюбуйтесь: какой гог-магог{248}, заключил исправник, указывая глазами на идущего управителя, который с первого же взгляда давал в себе узнать растолстевшего лакея: лицо сальное, охваченное бакенбардами, глаза маленькие, черные и беспрестанно бегающие, над которыми шли густые брови, сросшиеся на переносье. Одет он был очень презентабельно и, как требовало время года, совершенно по-летнему: в сером казинетовом пальто, в пике-жилете, при часах на золотой цепочке, с золотым перстнем на грязной руке и в соломенной шляпе, которую он, подойдя к нам, приподнял и расшаркался.

- Приказание получил явиться к вам! - отнесся он к исправнику.

- Здравствуйте, батюшка Егор Парменыч! Повидаться с вами захотелось; сами вы уж заспесивились и глаз не кажете, - отвечал исправник.

Управитель переступил с ноги на ногу.

- Сбирался еще до присыла вашего, да так полагал, знав усердие ваше, что делами изволите заниматься, а очень было бы приятно, если бы осчастливили меня и пожаловали ко мне чаю или кофейку откушать или закусить бы чего-нибудь: дело дорожное.

Исправник взглянул на меня.

- С удовольствием бы, да не охотник я до закусок-то, - сказал он.

- Уж это точно справедливо изволили сказать про себя. Чем только вы живы, мы тому удивляемся! Эдакого постника, как вы, я и в Петербурге не видывал, хотя и там господа тоже очень воздержны на пищу, - проговорил управитель и потом, видя, что исправник ничего ему не возражает, продолжал, вздохнув: - Все это, я полагаю, от вашей заботливости происходит. Вот хоть бы и наш господин - проходит он, как небезызвестно вам, должности большие, и часто, бывало, когда я еще при особе их состоял, если получат они какое-нибудь повышение или награждение, поздравишь их, одевая поутру, они только головкой помотают: "Эх, говорит, Егор Парменов, повышению я рад, да и забот прибавится". И точно-с: и сна, посмотришь, лишатся и пищи уж меньше употребляют... Очень тоже старательный к службе.

- Что и говорить! - возразил исправник с усмешкою. - Ты не только что на господине, и по себе можешь судить это.

- Именно могу, Иван Семеныч. Если сравнить свое положение с простым мужиком, так увидишь большую разницу: какая ему забота! Отпашет он свою полосу, натреплется тюри да и спать; а ты, например, пять запашек одних: всё надобно присмотреть; конский завод, сплавные леса, четыре тяжебных дела на руках, межеванье теперь идет; а неприятностей-то сколько получишь! Иногда какая-нибудь посконная бабенка, за которую двух грошей дать нельзя, и та тебя так расстроит, что ничему не рад. Все это в воображении имеешь: какой тут сон или пища! Ничего на ум не пойдет.

При последних словах исправник взглянул на управителя пристально; тот остановился и начал глядеть по сторонам.

- Приказанья больше никакого не будет? - спросил он, помолчав.

- Да приказанье такое: ты все прежней своей методы не оставил - подводы мужиками справляешь! Я уж об этом барину писал и ответ получил.

- Я, признаться, и сам об этом господину описывал. Неужели же, Иван Семеныч, я смел бы иметь против вас какое-нибудь сопротивление, если бы сил моих только хватало; сами изволите знать, половина запашки идет на барских лошадях - сморены так, что кожа да кости. Вдруг барин наедет, куда я тогда поспел?

- А у мужика разве лошадь не в работе? Она больше твоих барских работает.

- У них лошади особенные: сносливые, - ихным лошадям ничего; а наши кони нежные, их должно беречь пуще зеницы ока.

- Зачем же сам-то по праздникам на тройках гоняешь?

- Мне, сударь, нельзя не выехать: должность моя такая, что я должен ездить.

- Экая у тебя должность славная - все по праздникам! Вот этта ездил в Введенское на храмовой праздник, к скарловановскому Федору Диеву на новоселье, к вонышевским мужикам на Никольщину... Отличная у тебя должность! Хоть бы и нам такую.

- На соседстве без знакомства не проживешь; без этого уж нельзя: сам принимаешь к себе, так и меня тоже просят.

Горбун привел своих двух лошадей, которых он весьма справедливо называл уменьшенными именами, потому что в каждой из них было немного более двух аршин росту; вслед за ним вел и дядя Захар свою; она была в том же роде, только гораздо худее и вся обтерта. Горбун начал было закладывать.

- Не можете ли вы доехать со мною в тарантасе? Бричку вашу здесь оставим: сюда же вернемся, - сказал мне исправник.

Я согласился.

- Эй, вы, не надо! Ведите лошадей домой, - проговорил он мужикам.

- На том те спасибо, кормилец, - проговорил горбун и, сняв шапку, поклонился в пояс.

Захар тоже, хотя не так скоро и не сказав ничего, но приподнял шапку и поклонился. Оба мужика повели лошадей назад. Меринок горбуна, кажется, был рад не менее своего хозяина, избежав необходимости везти; он вдруг заржал и лягнул задом.

- Эка, паря, веселый какой! - проговорил ласковым голосом горбун и повел коней в поле.

Дядя Захар иначе распорядился: он вывел свою худощавую лошаденку на половину улицы, снял с нее узду и, проговоря: "Ну, ступай, одер экой!", что есть силы стегнул ее поводом по спине. Та, разумеется, побежала; но он и этим еще не удовольствовался, а нагнал ее и еще раз хлестнул.

- Эй, ты, длинновязый, зачем ты лошадь бьешь? - вскрикнул исправник.

- Что, бачка?

- За что ты бьешь лошадь?

- Я, бачка, не бью ее, а так только шугнул.

- Я тебе дам, шугнул! Эдакой лошадиный живодер! Каждый год, сударь мой, лошади две заколотит... Только ты у меня загони эту лошадь, я с тобой справлюсь.

- Ништо бы ему! Кормилец, справедливо баешь, - отозвался подошедший и ставший около нас, с сложенными руками, рыжий мужик, - эдакой озорник на эту животинку, что и боже упаси!

Управитель на всю эту сцену глядел с насмешливою улыбкою.

- Зверь бесчувственный, и тот больше понимает, чем этот народ, заговорил он, - сколько им от меня внушений было, - на голове зарубил, что блажен человек, иже и скоты милует... ничего в толк не берут!

- Не все такие, - хоть бы и из нашего брата, Егор Парменыч, - возразил рыжий мужик, - може, во всей вотчине один такой и выискался. Вот горбун такой же мужик, а по-другому живет: сам куска не съест, а лошадь накормит; и мы тоже понимаем, у скота языка нет: не пожалуется - что хошь с ней, то и делай.

Читать дальше