Алексей Писемский - Масоны

- Тогда, постойте, тетенька, я вас довезу.

- Довези!

И они уселись с большим трудом в довольно широкие сани Углакова. Аграфена Васильевна очень уж много места заняла.

- А не завернете ли вы, тетенька, со мной, по старой памяти, пофрыштикать в Железный?

- Могу, - отвечала Аграфена Васильевна.

Трактир, который Углаков наименовал "Железным", находился, если помнит читатель, прямо против Александровского сада и был менее посещаем, чем Московский трактир, а потому там моим посетителям отвели довольно уединенное помещение, что вряд ли Углаков и не имел главною для себя целию, так как желал поговорить с Аграфеной Васильевной по душе и наедине. Потребовали они оба не бог знает чего. Тетенька пожелала скушать подовый пирожок и сосисок под капустой и запить все сие медом, но на последнее Углаков не согласился и велел подать бутылку шампанского. Задушевный разговор между ними сейчас же начался.

- Кто это другая-то барыня была в тюрьме? - спросила Аграфена Васильевна.

- Это - сестра Лябьевой - Марфина!.. - отвечал Углаков.

- Я так и чаяла!.. Барыня, я тебе скажу, того... писаная красавица!..

- Мало, что красавица... божество какое-то!

- Да... - протянула Аграфена Васильевна. - И что ж, ты за ней примахиваешь маненько, больно уж все как-то юлил около нее?

- Ах, тетенька, - воскликнул на это Углаков, - не то, что примахиваю, а так вот до сих пор, по самую макушку врезался!

- Ишь ты какой!.. Губа-то, я вижу, у тебя не дура!.. А она-то что же?.. Тоже?

- Нет, она невнимательна.

- Но, может, любит уж другого?

- Нет!

- А муж ведь, чай, есть у ней?

- Есть.

- Молодой?

- Старый, но умен очень.

- Ну, что умен... По-моему, знаешь, что я тебе скажу, Петруша... Барыня эта также к тебе сильно склонна.

- Как? - воскликнул Углаков, выпучив глаза от удивления и радости.

- Да так!.. Мы, бабы, лучше друг друга разумеем... Почто же она, как заяц, убежала от тебя, когда мы вышли от Лябьева?

- Может быть, из отвращения ко мне! - подхватил Углаков.

- Ну да!.. Из отвращения к нему? - возразила Аграфена Васильевна. - А не из того ли лучше, что на воре-то шапка горит, - из страха за самое себя, из робости к тебе?.. Это, милый друг, я знаю по себе: нас ведь батьки и матки и весь, почесть, табор лелеют и холят, как скотину перед праздником, чтобы отдать на убой барину богатому али, пожалуй, как нынче вот стало, купцу, а мне того до смерти не хотелось, и полюбился мне тут один чиновничек молоденький; на гитаре, я тебе говорю, он играл хоть бы нашим запевалам впору и все ходил в наш, знаешь, трактир, в Грузинах... Вижу я, что больно уж он на меня пристально смотрит, и я на него смотрю... И прилепились мы таким манером друг к другу душой как ни на есть сильно, а сказать о том ни он не посмел, и я робела... Пословица-то, видно, справедлива: "тут-то много, да вон нейдет". Так мы, братик мой, и промигали наше дело.

- Поэтому, тетенька, вы думаете, что и я промигаю свое дело? - спросил стремительно Углаков.

- Ты и она, оба промигаете!.. А по нашему цыганскому рассуждению, знаешь, как это песня поется: "Лови, лови часы любви!"

- Но как их, тетенька, поймать-то?.. Поймать я не знаю как!.. Научите вы меня тому!

- Смешной ты человек!.. Научи его я?.. Коли я и сама не сумела того, что хотела... Наука тут одна: будь посмелей! Смелость города берет, не то что нашу сестру пленяет.

- Ну, а если Сусанна Николаевна очень за это рассердится? Что тогда?

- Это тоже, как сказать, может, рассердится, а то и нет... Старый-то муж, поди чай, надоел ей: "Старый муж, грозный муж, режь меня, бей меня, я другого люблю!" - негромко пропела Аграфена Васильевна и, допив свое шампанское, слегка ударила стаканом по столу: видно, уж и ей старый-то муж надоел сильно.

- Но из чего вы, тетенька, заключаете, что Сусанна Николаевна склонна ко мне?

- Изволь, скажу! Ты-то вот не видел, а я заметила, что она ажно в спину тебе смотрит, как ты отвернешься от нее, а как повернулся к ней, сейчас глаза в сторону и отведет.

- Тетенька, верно ли вы это говорите? - переспросил Углаков.

- Верно! У нас, старых завистниц, на это глаз зоркий.

- Я вас, тетенька, за это обниму и зацелую до смерти.

- Целуй! До смерти-то словно не зацелуешь... Целовали меня тоже, паря, не жалеючи.

Затем они обнялись и расцеловались самым искренним образом, а потом Углаков, распив с тетенькой на радости еще полбутылочку шампанского, завез ее домой, а сам направился к Марфиным, акибы на дежурство, но в то же время с твердой решимостью добиться от Сусанны Николаевны ответа: любит ли она его сколько-нибудь, или нет.

VII

В почтительной позе и склонив несколько набок свою сухощавую голову, стоял перед Тулузовым, сидевшим величаво в богатом кабинете, дверь которого была наглухо притворена, знакомый нам маляр Савелий Власьев, муж покойной Аксюши. Лицо Савелия по-прежнему имело зеленовато-желтый цвет, но наряд его был несколько иной: вместо позолоченного перстня, на пальце красовался настоящий золотой и даже с каким-то розовым камнем; по атласному жилету проходил бисерный шнурок, и в кармане имелись часы; жидкие волосы на голове были сильно напомажены; брюки уже не спускались в сапоги, а лежали сверху сапог. Все это объяснялось тем, что Савелий Власьев в настоящее время не занимался более своим ремеслом и был чем-то вроде главного поверенного при откупе Тулузова, взяв который, Василий Иваныч сейчас же вспомнил о Савелии Власьеве, как о распорядительном, умном и плутоватом мужике. Выписав его из Петербурга в Москву, он стал его быстро возвышать и приближать к себе, как некогда и его самого возвышал Петр Григорьич. Савелий Власьев оказался главным образом очень способным устраивать и улаживать разные откупные дела с полицией, так что через какие-нибудь полгода он был на дружеской ноге со всеми почти квартальными и даже некоторыми частными. В настоящем случае Василий Иваныч и вел с ним разговор именно об этом предмете.

- Я тебе очень благодарен, Савелий Власьев, - говорил он, сохраняя свой надменный вид, - что у нас по откупу не является никаких дел.

- Зачем же и быть им? - отвечал, слегка усмехнувшись тонкими губами, Савелий Власьев.

- Да... Но целовальники, вероятно, и вещи краденые принимают, продолжал Тулузов.

- Постоянно-с! - не потаил Савелий Власьев.

- А полиция что же?

- Полиции какое дело, когда жалоб нет, и от нас она получает, что ей следует.

- Кроме ворованных вещей, я убежден, что в кабаках опиваются часто и убийства, может быть, даже совершаются? - допытывался Василий Иваныч.

- Конечно, не без греха-с! - объяснил Савелий Власьев.

- И как же вы тут вывертываетесь?

- Что ж?.. Поманеньку вывертываемся... Разве трудно вывезти человека из кабака куда-нибудь подальше?.. Слава богу, пустырей около Москвы много.

- Вывезти, ты говоришь!.. Но в кабаке могут быть свидетели и видеть все это.