Алексей Писемский - Масоны

Введя Аггея Никитича в свою квартиру, Лябьев прямо провел его к Музе Николаевне и объяснил ей, что это господин Зверев, друг Егора Егорыча.

- Monsieur Зверев? - переспросила Муза Николаевна, припомнившая множество рассказов Сусанны Николаевны о том, как некто Зверев, хоть и недальний, но добрый карабинерный офицер, был влюблен в Людмилу и как потом все стремился сделаться масоном.

- Очень рада с вами познакомиться! - произнесла она. - Я так много слышала о вас хорошего! - заключила она, с любопытством осматривая странную одежду Аггея Никитича, который ей поклонился тоже смиренно и по-монашески.

Лябьев между тем, взглянув на часы, проговорил:

- Вы меня извините, я должен уехать: у нас сегодня музыкальный вечер!

Тогда Аггей Никитич обратился к Музе Николаевне:

- Вы позволите мне остаться у вас на несколько минут, - проговорил он.

- Ах, пожалуйста! - подхватила Муза Николаевна.

Лябьев после того скоро уехал.

- Отчего я вас вижу в монашеской одежде? Вы, мне говорили, прежде были военный? - спросила Муза Николаевна своего гостя.

Аггей Никитич при этом поник еще ниже и без того уже потупленной головой своей.

- Был-с я и военный, - начал он повествовать свою историю, - был потом и штатским чиновником, а теперь стал по моим душевным горестям полумонахом и поступил в миссионеры.

- Скажите, вы хорошо были знакомы с моей матерью и сестрами, когда они жили в Москве?

- Имел это счастие, только, к сожалению, недолго им пользовался; когда этот удар разразился над вашим семейством, я чуть не умер с отчаяния и сожалею даже, что не умер!..

При этих словах у Аггея Никитича навернулись на глазах слезы.

Муза Николаевна догадывалась, на что намекал Аггей Никитич; но, не желая, чтобы упомянуто было имя Людмилы, переменила разговор на другое.

- Вы женаты, однако? - спросила она.

Этот вопрос чувствительно уколол Аггея Никитича.

- Я женат единственно по своей глупости и по хитрости женской, - сказал он с ударением. - Я, как вам докладывал, едва не умер, и меня бы, вероятно, отправили в госпиталь; но тут явилась на помощь мне одна благодетельная особа, в доме которой жила ваша матушка. Особа эта начала ходить за мной, я не говорю уж, как сестра или мать, но как сиделка, как служанка самая усердная. Согласитесь, что я должен был оценить это.

- Конечно! - согласилась Муза Николаевна.

- Ну, а тут вышел такой случай: после болезни я сделался религиозен, и Егор Егорыч произвел на меня очень сильное впечатление своими наставлениями и своим вероучением.

- Но вы знаете ли, что Егор Егорыч помер? - перебила Аггея Никитича Муза Николаевна.

- Знаю-с, несколько еще дней тому назад я услыхал об этом от Александра Яковлевича Углакова, который, собственно, и прислал меня спросить вас, известно ли вам это?

- Но от кого Александр Яковлевич мог узнать о том? - недоумевала Муза Николаевна. - Может быть, Сусанна писала ему?

- Нет, не Сусанна Николаевна, а какой-то русский, который вместе с ними путешествовал.

- Какой же это может быть русский? - продолжала недоумевать Муза Николаевна.

- В письме Александра Яковлевича упомянуто об нем, - сказал Аггей Никитич.

- Да письмо-то Аркадий увез с собой! - продолжала Муза Николаевна тем же недоумевающим тоном: ее очень удивляло, почему Сусанна не упоминала ей ни о каком русском. "Конечно, весьма возможно, что в такие минуты она все перезабыла!" - объяснила себе Муза Николаевна. - Ну-с, слушаю дальнейшие ваши похождения! - отнеслась она к Аггею Никитичу.

Аггей Никитич глубоко вздохнул.

- Дальнейшие мои похождения столь же печальны были, как и прежние! произнес он. - В отношении госпожи, о которой вам говорил, я исполнил свой долг: я женился на ней; мало того, по ее желанию оставил военную службу и получил, благодаря милостивому содействию Егора Егорыча, очень видное и почетное место губернского почтмейстера - начальника всех почт в губернии с прекрасным окладом жалованья. Кажется, можно было бы удовлетвориться и благодарить только бога, но супруге моей показалось этого мало, так как она выходила за меня замуж вовсе не потому, что любила меня, а затем, чтобы я брал на службе взятки для нее, но когда я не стал этого делать, она сама задумала брать их.

- Господи! - воскликнула Муза Николаевна, никогда не воображавшая услышать о таком женском пороке. - Но кто же ей стал давать взятки?

- Она довольно лукаво это сделала и устроила так, что мне все почтмейстера начали предлагать благодарности; она меня еще думала соблазнить, но я сразу пресек это и вышел даже в отставку из этой службы и поступил в исправники. Супруге моей, конечно, это был нож острый, потому что она находила службу исправника менее выгодною, и в отмщение за это каждый день укоряла меня бедностью, а бедности, кажется, никакой не должно было бы существовать: жалованье я получал порядочное, у нее было имение в Малороссии, дом в Москве, капитал довольно крупный, и всего этого ей было мало.

- Значит, она совсем дрянная женщина! - воскликнула с негодованием Муза Николаевна.

- Совсем! - подтвердил Аггей Никитич.

- Но теперь вы разошлись с ней?

- Совершенно или, как вам сказать, она скорей разошлась со мной и написала мне, что ей невыгодно оставаться моей женой.

Муза Николаевна пожимала только плечами.

- Если ваша жена такая, как вы говорите о ней, то что же вас может огорчать, когда вы расстались с ней?

- Я нисколько не огорчаюсь, даже радуюсь и в восторге от этого. Я морально убит-с другим, убит тем, что разошелся с другой женщиной, перед которой я ужас что такое натворил.

- Как? - полувоскликнула Муза Николаевна, широко раскрывая от удивления глаза. - Стало быть, у вас был новый роман?

- Новый! - отвечал откровенно и наивно Аггей Никитич.

- Кто ж это такая была? - любопытствовала Муза Николаевна.

- Это одна полька, прелестнейшее и чудное существо; но, как все польки, существо кокетливое, чего я не понял, или, лучше сказать, от любви к ней, не рассудив этого, сразу же изломал и перековеркал все и, как говорится, неизвестно для чего сжег свои корабли, потом, одумавшись и опомнившись, хотел было воротить утраченное счастие, но было уже поздно. Она очень натурально оскорбилась на меня и уехала с одним семейством в деревню, а я остался один, как этот дуб{130}, про который поется, что один-один бедняжечка стоит на гладкой высоте.

- И вы в миссионерстве хотите утопить ваше горе? - проговорила с участием Муза Николаевна.

- Постараюсь, если только возможно, - отвечал, вздохнув, Аггей Никитич.

- Но куда же именно вы поедете? - расспрашивала Муза Николаевна.

- В Сибирь, вероятно.

- Но что же вы будете там делать?

- Буду творить волю пославших мя! - произнес Аггей Никитич многознаменательно. - Мне, впрочем, лучше об этом не говорить, а я поспешу исполнить приказание Александра Яковлевича, который поручил мне спросить вас, провезут ли тело Егора Егорыча через Москву?