Алексей Писемский - Масоны

- А вы на вашу службу? - сказал ему ласково князь.

- Уж восьмой час! - отвечал Федор Иваныч и удалился.

- Этот господин Крапчик, должно быть, дубина великая! - сказал князь, оставшись вдвоем с Сергеем Степанычем.

- Должно быть! - согласился тот.

- Однако он губернский предводитель дворянства, - заметил князь.

- А разве большая часть из них не такие же?.. - проговорил надменным тоном Сергей Степаныч.

- Но вы забываете, что он друг Егора Егорыча, - продолжал князь.

Сергей Степаныч объяснил это, подумавши.

- Егор Егорыч, - начал он, - бесспорно умен и самых высоких душевных качеств, но не думаю, чтобы был осмотрителен и строг в выборе своих друзей: очень уж он в облаках витает.

- Это, пожалуй, что правда! Во всяком случае, Егор Егорыч сам скоро приедет сюда, и я до его приезда ничего не предприму по его письму! - решил князь.

- Конечно! - подтвердил Сергей Степаныч. - А я сегодня думал ехать к вам до вашего еще приглашения; вы давно видели Василия Михайлыча Попова{186}?

- Давно, я, по болезни, из моих чиновников никого не принимаю с докладом.

- Екатерину Филипповну Татаринову тоже давно не видали?

- А ту и не помню, когда видел.

- По городу ходят слухи, - продолжал Сергей Степаныч, - что родная дочь Василия Михайлыча Попова явилась к шефу жандармов и объявила, что отец заставляет ее ходить на их там дачах на собрания к Екатерине Филипповне, и когда она не хотела этого делать, он бил ее за то, запирал в комнате и не кормил.

- Вздор, вздор! - отвергнул с негодованием князь. - Бедный Василий Михайлыч везде, как кур во щи, попадается, тогда как все это, я уверен, выдумки и проделки того же Фотия и девы его Анны.

- Фотий, говорят, очень болен{186}!.. Я недавно видел графиню в одном салоне, - она в отчаянии! - объяснил Сергей Степаныч.

- Это им обоим нисколько не помешает козни строить... Я вам никогда не рассказывал, что эти лица со мною при покойном императоре Александре сделали... перед тем как мне оставить министерство духовных дел{186}?

- Нет, - отвечал Сергей Степаныч.

- Ну так слушайте! - начал князь с сильным старческим одушевлением. Я, как человек доверчивый, всегда считал Фотия и графиню друзьями своими, а они, кажется, не считали меня своим другом. Вышел тогда перевод книги Госнера{186}, поправленный Василием Михайлычем Поповым, на который, втайне от меня, Фотий написал омерзительную клевету... Я это узнал и, приехав к графине в ее отсутствие и застав там Фотия, стал с ним спорить о книге Госнера. Вдруг он начал - буквально вам это говорю - кричать на меня. "Видел ли ты, говорит, сатану, яко молния, спадшего с неба? Так и ты и вси твои падут с тобой". - "Удержитесь, ваше высокопреподобие, - возразил я ему. - Я сам, может быть, знаю лучше вас, что истинно и что нет, и прямо вам говорю: ложь вы глаголете". Тогда он воскликнул: "Егда, говорит, не будет тебе, князь, беды на земле за неверие твое, то аз простираю руку к небу и призываю на тебя суд божий: анафема!"

Сергей Степаныч при этом даже вздрогнул.

- Ах, изувер этакий! - произнес он.

- Нет, он мало что изувер, но и плут великий! - возразил князь. - У него все в этом случае было рассчитано. Потому, когда я пожаловался на него, государь чрезвычайно разгневался; но тут на помощь к Фотию не замедлили явиться разные друзья мои: Аракчеев{187}, Уваров{187}, Шишков{187}, вкупе с девой Анной, и стали всевозможными путями доводить до сведения государя, будто бы ходящие по городу толки о том, что нельзя же оставлять министром духовных дел человека, который проклят анафемой.

- Какое же это проклятие? - воскликнул Сергей Степаныч. - Какой-то архимандрит, - значит, лицо весьма невысокое по своему иерархическому сану, - прокричал: "анафема"? Его бы надо было только расстричь за это!

- Казалось бы, но вышло напротив! - воскликнул тоже и князь. - Они объясняли это, что меня проклял не Фотий, а митрополит Серафим{187}, который немедля же прислал благословение Фотию на это проклятие, говоря, что изменить того, что сделано, невозможно, и что из этого даже может произойти добро, ибо ежели царь, ради правды, не хочет любимца своего низвергнуть, то теперь, ради стыда, как проклятого, он должен будет удалить.

VI

Егор Егорыч приехал, наконец, в Петербург и остановился в одном отеле с Крапчиком, который немедля прибежал к нему в нумер и нашел Егора Егорыча сильно постаревшим, хотя и сам тоже не помолодел: от переживаемых в последнее время неприятных чувствований и при содействии петербургского климата Петр Григорьич каждодневно страдал желчною рвотою и голос имел постоянно осиплый.

- Мы теперь, - забасил он с грустно-насмешливым оттенком, - можем сказать, что у нас все потеряно, кроме чести!

- Почему потеряно? Из чего вы это заключаете? - отозвался с досадой Егор Егорыч.

- Из того, что Петербург ныне совсем не тот, какой был прежде; в нем все изменилось: и люди и мнения их! Все стали какие-то прапорщики гвардейские, а не правительственные лица.

Егор Егорыч молчал.

- Князя, конечно, я лично не знал до сего времени, - продолжал Крапчик, - но, судя по вашим рассказам, я его представлял себе совершенно иным, нежели каким увидал...

- Каким же вы его увидали?.. Что такое?.. - спросил опять-таки с досадой Егор Егорыч.

- То, что... Я побоялся в письме подробно описывать вам, потому что здесь решительно говорят, что письма распечатываются, особенно к масонам!..

- Ну, придумывайте еще что-нибудь! - перебил его Егор Егорыч.

- Что делать? Сознаюсь откровенно, что побоялся! - признался Крапчик и затем принялся было точнейшим образом рассказывать, как он сначала не был принимаем князем по болезни того, как получил потом от него очень любезное приглашение на обед...

- А кто еще с вами обедал у князя? - перебил его Егор Егорыч.

- Обедали известный, разумеется, вам Сергей Степаныч и какой-то еще Федор Иваныч...

- Знаю! - как бы отрезал Егор Егорыч.

- За обедом князь, - продолжал Крапчик, - очень лестно отрекомендовав меня Сергею Степанычу, завел разговор о нашем деле, приказал мне говорить совершенно откровенно. Я начал с дела, лично меня касающегося, об одном раскольнике-хлысте Ермолаеве, который, по настоянию моему, посажен в острог и которого сенатор оправдал и выпустил.

Егор Егорыч, услыхав это, откинулся на задок кресла, как он всегда делал, когда его что-нибудь поражало или сердило.

- Но зачем же вы с этого какого-то глупого дела начали? - произнес он.

- Потому что оно самое крупное, - объяснил Крапчик.

- Не может оно быть крупное!.. Это какая-нибудь сплетня, клевета поповская!.. За что хлыстов преследовать и сажать в острог?.. После этого князя и меня надобно посадить в острог, потому что и мы, пожалуй, хлысты!..

Тут уж Крапчика точно кто по голове обухом ударил.

- Что это, Егор Егорыч, шутите ли вы или дурачите меня?!. - сказал он, потупляя глаза. - Я скорее всему на свете поверю, чем тому, что вы и князь могли принадлежать к этой варварской секте!