Алексей Писемский - Мещане

Граф Хвостиков сидел после того около часа. Он все дожидался, не оставят ли его ужинать, но Бегушев не оставил, и граф, делать нечего, невесело простился и невесело побрел пешком на свою скудную квартиру.

По уходе его Домна Осиповна тоже начала собираться и сказала Бегушеву, что она забыла в его кабинете одну пещь. Бегушев понял ее и провел в свой кабинет. Там Домна Осиповна объявила ему, что ей целый вечер ужасно хотелось поцеловать его, что она и намерена исполнить, и действительно исполнила, начав целовать Бегушева в губы, щеки, глаза, лоб. Он никогда почти не видал ее такою страстною.

Домна Осиповна очень счастлива была, во-первых, тем, что муж уехал, а потом оттого, что она не попалась на хмуринских акциях.

Глава IV

Бегушев хоть и выздоровел совершенно, но сделался окончательно мрачен и угрюм характером: не говоря уже о постоянно и тайно питаемом презрении к самому себе, он стал к другим людям еще более подозрителен. Домна Осиповна в этом случае тоже не избегнула его взгляда, или, лучше сказать, этот взгляд Бегушев по преимуществу устремил на нее. Раз они ехали вместе в город. Проезжая мимо Иверской{128}, Бегушев сказал Домне Осиповне:

- Заедемте помолиться!

- Что за пустяки? - возразила она, будучи вполне убеждена, что Бегушев - совершеннейший богоотступник.

Тот посмотрел на нее сурово и вечером, когда Домна Осиповна приехала к нему, он ее спросил, почему она не хотела заехать помолиться.

- А разве ты желал этого?

- Желал.

- Для чего?

- Для того, что слез и горя там излито много, много горячих молитв вознесено к богу. В таких местах мне представляется, что самый воздух пропитан святыней и благочестием.

Домна Осиповна ничего не поняла из этих слов Бегушева.

- А в церковь вы иногда ходите? - выведывал он ее.

Домна Осиповна заметила это и сделалась осторожнее в ответах.

- Конечно, хожу! - отвечала она.

- Почему же вы церковь предпочитаете часовне?

- Ах, боже мой, в церкви нас венчают, причащают, крестят, отпевают...

Из такого мнения Домны Осиповны Бегушев заключил, что настоящего религиозного чувства в ней совсем не было и что она, не отдавая себе отчета, признавала религию только с формальной и утилитарной стороны, а это, по его мнению, было хуже даже, чем безверие нигилистов: те, по крайней мере, веруют в самый принцип безверия. Сам Бегушев, не признавая большой разницы в религиях, в сущности был пантеист, но вместе с тем в бога живого, вездесущего и даже в громах и славе царствующего любил верить. Представление это он вынес еще из детства: Бегушев вырос и воспитывался в благочестивом и нравственном семействе.

- А когда умирать придется, тут как? - вздумал он попугать Домну Осиповну.

- Умру, как и другие умирают, - отвечала она, даже рассмеявшись.

- А страх, что будет там, "в безвестной стороне, откуда нет возврата, нет пришлецов"?.. - прочитал ей Бегушев тираду из "Гамлета".

- Я никогда не думаю, что будет там, - объяснила с своей стороны Домна Осиповна, - скорее всего, что ничего! Я желаю одного: чтобы меня в жизни любили те люди, которых я люблю, и уважали бы в обществе.

"Идеал не высоконький!" - сказал сам себе Бегушев и в то же время решил в своих мыслях, что у Домны Осиповны ни на копейку не было фантазии и что она, по теории Бенеке{129}, могла идти только до той черты, до которой способен достигать ум, а что за этой линией было, - для нее ничего не существовало.

Невдолге после этого разговора Домна Осиповна привезла Бегушеву довольно странную новость.

- Ты слышал, - начала она, едва успев усесться, - Янсутский бросил Мерову.

Бегушев первоначально выслушал это известие весьма равнодушно.

- Откуда ты это знаешь? - спросил он.

- Граф Хвостиков приезжал ко мне... Он в отчаянии и рассказывает про Янсутского такие вещи, что поверить трудно: конечно, Янсутский потерял много состояния в делах у Хмурина, но не разорился же совершенно, а между тем он до такой степени стал мало выдавать Лизе денег, что у нее каких-нибудь шести целковых не было, чтобы купить себе ботинки... Кормил ее бог знает какой дрянью... Она не выдержала наконец, переехала от него и будет существовать в номерах...

- Поделом! Не торгуй собой!.. - заметил Бегушев.

- Она не торговала собой... Янсутского Лиза любила, - это я наверное знаю!.. - возразила Домна Осиповна.

Бегушев молчал: ему казалось невозможным, чтобы какая-нибудь женщина могла любить Янсутского.

- Но тут интереснее всего то, - продолжала Домна Осиповна, - граф Хвостиков мне по секрету сказал, что Лизе теперь очень покровительствует Тюменев.

Бегушев встрепенулся.

- Как Тюменев? - воскликнул он. - С какой стати ему покровительствовать ей и в каком отношении?

- Деньгами, конечно, ей помогает!

- Но у него их вовсе не так много, чтобы он мог поддерживать постороннюю ему женщину!

- Может быть, она уж не совсем посторонняя ему женщина! Он давно влюблен в нее - с первой же встречи на обеде у Янсутского.

- Что вы такое говорите! Тюменев влюблен...

- По крайней мере, он здесь, в вашем доме, в маленькой гостиной, объяснялся Лизе в любви. Она перед отъездом в Петербург рассказала мне это.

Бегушев был окончательно сбит с толку.

- Что ж, и она ответила на его чувство? - спросил он.

- О, тогда, конечно, нет! Но теперь - вероятно! Разумеется, не в смысле любви: кто же этого безобразного и сладчавого старика полюбит!.. А уступила его исканиям потому, что...

- Но неужели же она такая ветреная и пустая? - перебил Домну Осиповну Бегушев.

- Отчасти и ветрена!.. Собственно говоря, я, при всей пустоте Лизы, очень ее люблю и чрезвычайно буду рада, если все это так устроится, как я предполагаю!..

- А как вы предполагаете, что это устроится? - спросил Бегушев; в его голосе слышалась ирония.

- А так, - отвечала Домна Осиповна. - Тюменев, конечно, не такой эгоист и не с таким дурным характером, как Янсутский; по всему вероятию, он привяжется к Лизе, обеспечит ее совершенно, и она хоть немного успокоится; ей надобно подумать и об здоровье своем: у ней, говорят, чахотка!

Бегушев много бы мог возразить Домне Осиповне - начиная с того, что приятеля своего Тюменева он издавна знал за весьма непостоянного человека в отношении женщин, а потому жалел в этом случае дурочку Мерову, предчувствуя, что вряд ли ей приведется надолго успокоиться; кроме того, самое мнение Домны Осиповны, касательно успокоения Меровой подобным способом, коробило Бегушева. "Как эта городская, столичная жизнь, - подумал он с досадой, понижает нравственное чутье в женщинах и делает их всех какими-то практическими набойками!.."

Домна Осиповна, в свою очередь, тоже втайне сердилась на Бегушева. Поводом к ее гневу было такое обстоятельство, которого Бегушев во всю бы жизнь не отгадал.