Алексей Писемский - Русские лгуны

- Марья Николаевна, вы-то зачем здесь?.. Как вам не грех? Вы только растревожитесь.

- Нет, ничего! С ним, может быть, дурно там сделается!

- Да там есть и врачи и всё... И отчего ж дурно с ним будет?

Дурно с преступником в самом деле не было. Приговор он выслушал с опушенными в землю глазами, и только когда палач переломил над его головой шпагу и стал потом не совсем деликатно срывать с него платье и надевать арестантский кафтан, он только поморщивался и делал насмешливую гримасу, а затем, не обращая уже больше никакого внимания, преспокойно уселся снова на лавочку. На обратном пути от колесницы все больше и больше стало отставать зрителей, и когда она стала приближаться к тюремному замку, то на тротуаре оставалась одна только Марья Николаевна.

- Я уж лошадь наняла, и как там тебя завтра или послезавтра вышлют, я и буду ехать за тобой! - проговорила она скороговоркой, подбегая к колеснице, когда та въезжала в ворота.

- Хорошо! - отвечал ей довольно равнодушным голосом Имшин.

Оставшись одна, Марья Николаевна стыдливо обдернула свое платье, из-под которого выставлялся совершенно худой ее башмак: ей некогда было, да, пожалуй, и не на что купить новых башмаков.

В теплый июльский вечер по большой дороге, между березок, шла партия арестантов. Впереди, как водится, шли два солдата с ружьями, за ними два арестанта, скованные друг с другом руками, женщина, должно быть, ссыльная, только с котомкой через плечо, и Имшин. По самой же дороге ехала небольшая кибиточка, и в ней сидела Марья Николаевна с своим грудным ребенком. Дорога шла в гору. Марья Николаевна с чувством взглянула на Имшина, потом бережно положила с рук спящего ребенка на подушку и соскочила с телеги.

- Ты посмотри, чтобы он не упал, - сказала она ехавшему с ней кучером мужику.

- Посмотрю, не вывалится, - отвечал тот грубо.

Марья Николаевна подошла к арестантам.

- Ты позволь Александру Иванычу поехать: он устал, - сказала она старшему солдату.

- А если кто из бар наедет да донесут, - засудят!.. - отвечал тот.

- Если барин встретится, тот никогда не донесет - всякий поймет, что дворянину идти трудно.

- И они вон тоже ведь часто ябедничают! - прибавил солдат, мотнув головой на других арестантов.

- И они не скажут. Ведь вы не скажете? - сказала Марья Николаевна, обращаясь ласковым голосом к арестантам.

- Что нам говорить, пускай едет! - отвечали мужчины в один голос, а ссыльная баба только улыбнулась при этом.

Имшин ловко перескочил небольшую канавку, отделяющую березки от дороги, подошел к повозке и сел в нее; цепи его при этом сильно зазвенели.

Марья Николаевна проворно и не совсем осторожно взяла ребенка себе на руки, чтобы освободить подушку Имшину, он тотчас же улегся на нее, отвернулся головой к стене кибитки и заснул. Малютка между тем расплакался. Марья Николаевна принялась его укачивать и стращать, чтобы он замолчал и не разбудил отца.

Когда совсем начало темнеть, Имшин проснулся и зевнул.

- Маша, милая, спроси у солдата, есть ли на этапе водка?

- Сейчас; на, подержи ребенка, - прибавила она и, подав Имшину дитя, пошла к солдату.

- На этапе мы найдем Александру Иванычу водки? - спросила она.

- Нет, барыня, не найдем; коли так, так здесь надо взять; вон кабак-то, - сказал солдат.

Партия в это время проходила довольно большим селом.

- Ну, так на вот, сходи!

- Нам, барыня, нельзя; сама сходи.

- Ну, я сама схожу, - сказала Марья Николаевна весело и в самом деле вошла в кабак. Через несколько минут она вышла. Целовальник нес за ней полштофа.

- Что за глупости - так мало... каждый раз останавливаться и брать... дай полведра! - крикнул Имшин целовальнику.

Марья Николаевна немножко изменилась в лице.

Целовальник вынес полведра, и вместе с Имшиным они бережно уставили его в передок повозки.

- Зачем ты сама ходила в кабак? Разве не могла послать этого скота? сказал довольно грубо Имшин Марье Николаевне, показывая головой на кучера.

- А я и забыла об нем совершенно, не сообразила!.. - отвечала она кротко.

Печаль слишком видна была на ее лице.

Этап находился в сарае, нанятом у одного богатого мужика.

- В этапе вам, барыня, нельзя ночевать; мы запираемся тоже... - сказал Марье Николаевне солдат, когда они подошли к этапному дому. - Тут, у мужичка, изба почесть подле самого сарая: попроситесь у него.

Марья Николаевна попросилась у мужика, тот ее пустил.

- Там барин один идет, дворянин, так чтобы поесть ему! - сказала она хозяину.

- Отнесут; солдаты уж знают, говорили моей хозяйке.

Марья Николаевна, сама уставшая донельзя, уложила ребенка на подушку, легла около него и начала дремать, как вдруг ей послышалось, что в сарае все более и более усиливается говор, наконец раздается пение, потом опять говор, как бы вроде брани; через несколько времени двери избы растворились, и вошел один из солдат.

- Барыня, сделайте милость, уймите вашего барина!

- Что такое? - спросила Марья Николаевна, с беспокойством вставая.

- Помилуйте, с Танькой все балует... Она, проклятая, понесет теперь и покажет, что на здешнем этапе, - что тогда будет?

Марья Николаевна, кажется, не расслышала или не поняла последних слов солдата и пошла за ним. Там ей представилась странная сцена: сарай был освещен весьма слабо ночником. На соломе, облокотившись на деревянный обрубок, полулежал Имшин, совсем пьяный, а около него лежала, обнявши его, арестантка-баба.

Марья Николаевна прямо подошла к ней.

- Как ты смеешь, мерзавка, быть тут? Солдаты, оттащите ее! - прибавила она повелительным голосом.

Солдаты повиновались ей и оттащили бабу в сторону.

- А ты такая же, как и я - да! - бормотала та.

- И вы извольте спать сию же минуту, - прибавила она тем же повелительным голосом Имшину; лицо ее горело при этом, ноздри раздувались, большая артерия на шейке заметно билась. - Сию же секунду! - прибавила она и начала своею слабою ручкою теребить его за плечо, как бы затем, чтобы сделать ему больно.

- Поди, отвяжись! Навязалась! - проговорил он пьяным голосом.

- Я вам навязалась, я? - говорила Марья Николаевна - терпения ее уж больше не хватало. - Низкий вы, подлый человек после этого!

- Я бью по роже, кто мне так говорит, - воскликнул Имшин и толкнул бедную женщину в грудь.

Марья Николаевна хоть бы бровью в эту минуту пошевелила.

- Ничего; теперь все уж кончено. Я вас больше не люблю, а презираю, проговорила она, вышла из этапа и в своей повозочке уехала обратно в город.

История моя кончена. Имшина, как рассказывали впоследствии, там уж в Сибири сами товарищи-арестанты, за его буйный характер, бросили живым в саловаренный котел. Марья же Николаевна... но я был бы сочинителем самых лживых повестей, если б сказал, что она умерла от своей несчастной любви; напротив, натура ее была гораздо лучшего закалу: она даже полюбила впоследствии другого человека, гораздо более достойного, и полюбила с тем же пылом страсти.