Алексей Писемский - Тюфяк

- Чем это вы, Юлия Владимировна, занимаетесь? - отнеслась Феоктиста Саввишна к девушкам.

- Смотрим, - отвечала брюнетка.

- Что это такое смотрите?

- Картинку из журнала.

Феоктиста Саввишна пододвинулась к барышням.

- Что же это такое? Моды?

- Моды.

- Нынешние?

- Нынешние.

- Нынче наряжайтесь, барышни, наряднее: у вас зимой будет новый кавалер.

- Их всегда много, - отвечала с гримасою брюнетка.

- Кто такой? - спросила блондинка.

- Ловкий... красавец из себя... богатый.

- Кто же это такой? - проговорил Владимир Андреич.

- Василья Петровича Бешметева сын; чай, изволите знать?

- Знаю. Да откуда же ему богатство-то досталось?

- Я ведь смеюсь. Месяц только и танцевать-то учился: молодой еще человек, только просто медведь; сидит да ногой болтает; и родные-то тюфяком зовут. Не больно, кажется, и умен; говорить решительно ничего не умеет.

- Жалкий какой! - заметила брюнетка.

- А собой хорош? - спросила блондинка.

- Не так красив: волосы взъерошенные, руки неумытые.

- Фи, гадость какая! Хочется вам это рассказывать, - произнесла брюнетка.

- За что же его зовут тюфяком? - спросила блондинка.

- Очень уж неловок, не развязен, - отвечала Феоктиста Саввишна.

- Как это смешно! Тюфяк! - продолжала блондинка. - Я непременно пойду с ним танцевать; я очень люблю танцевать с этими несчастными.

- Вот этого-то тебе и не позволят сделать, - возразил Владимир Андреич. - Я уж заметил, что ты всегда с дрянью танцуешь. А отчего? Оттого, что все готово! Как бы своя ноша потянула, так бы и знала, с кем танцевать; да! заключил он выразительно и вышел.

Блондинка покраснела.

На другой день Феоктиста Саввишна на крестинах у своего двоюродного брата, у которого Бахтиаров купил лошадь, рассказала, что Перепетуя Петровна до сих пор все еще плачет по зяте и очень недовольна приехавшим из Москвы племянником, потому что он вышел человек грубый, без всякого обращения, решительно тюфяк. На этот ее рассказ по преимуществу обратили внимание: рябая дама, знакомая Перепетуи Петровны, и какой-то мозглый старичок, пользовавшийся, по его словам, расположением Анны Петровны. А дней через несколько с помощью Феоктисты Саввишны и исчисленных мною особ многие, очень многие узнали, что после покойного Бешметева приехал сын, ужасный чудак, неловкий, да, кажется, и недальний - просто тюфяк.

II

БРАТ, СЕСТРА И ТЕТКА

Между тем как таким образом разносился слух о молодом Бешметеве, он сидел, задумавшись, в своей комнате. Невдалеке от него помещалась молодая женщина: это была его сестра, Лиза, как называла ее Перепетуя Петровна. Бешметев действительно никаким образом не мог быть отнесен по своей наружности к красивым и статным мужчинам: среднего роста, но широкий в плечах, с впалою грудью и с большими руками, он подлинно был, как выражаются дамы, очень дурно сложен и даже неуклюж; в движениях его обнаруживалась какая-то вялость и неповоротливость; но если бы вы стали всматриваться в его широкое бледное и неправильное лицо, в его большие голубые глаза, то постепенно стали бы открывать что-то такое, что вам понравилось бы, очень понравилось. Говорят, что это - оттенки мысли и чувств, которые в иных лицах не дают себя заметить при первом взгляде. Белые волосы его не были взъерошены, как говорила Феоктиста Саввишна, но, умеренно подстриженные, они, конечно, лежали, как им хотелось, что, впрочем, очень шло к его бледному и большому лбу; одет он был небрежно.

Совершенно другой наружности была Лизавета Васильевна: высокая ростом, с умным, выразительным лицом, с роскошными волосами, которые живописно собирались сзади в одну темную косу, она была почти красавица в сравнении с братом. В одежде ее заметны были вкус и опрятность, что, как известно, дается в удел не многим губернским барыням. В выражении лица молодой женщины высказывалось что-то грустное, почему она и казалась как бы старше двадцати пяти лет, которые прожила на белом свете. Брат и сестра сидели, задумавшись; глаза Лизаветы Васильевны были заплаканы. Они только вышли от больной матери. Старуха была разбита параличом, отнявшим у нее движение и язык и затмившим почти совершенно умственные способности; она помнила и узнавала одного только Павла. Большею частью она была в беспамятстве, а пришедши в себя, то истерически смеялась, то плакала. Лизавету Васильевну она совершенно не узнала: напрасно Павел старался ей напомнить о сестре, которая с своей стороны начала было рассказывать о детях, о муже: старуха ничего не понимала и только, взглядывая на Павла, улыбалась ему и как бы силилась что-то сказать; а через несколько минут пришла в беспамятство.

Павел, получивший от медика приказание не беспокоить мать в подобном состоянии, позвал сестру, и оба они уселись в гостиной. Долго не вязался между ними разговор: они так давно не видались, у них было так много горя, что слово как бы не давалось им для выражения того, что совершалось в эти минуты в их сердцах; они только молча менялись ласковыми взглядами.

- Как мы с тобой давно не видались, Поль! - начала наконец Лизавета Васильевна.

- Давно, Лиза.

- Переменилась я с тех пор?

- Очень переменилась.

- У меня двое детей; старший сын ужасно похож на тебя.

- А муж твой, Лиза?

- Муж у меня, братец... он немного ветрен; но, впрочем, добрый человек и, кажется, любит меня.

- Зачем же ты за него вышла? - спросил Павел, глядя на сестру.

- Богу так угодно! Нас сосватала тетушка: она уговорила батюшку и матушку, насказавши им о бесчисленном богатстве моего мужа.

- И что ж? Это вышло правда?

- Правда, - отвечала с горькою улыбкою молодая женщина.

- Помнишь, что ты мне говорила?

- Что я тебе говорила?

- Что ты...

Молодая женщина улыбнулась.

- Это давно уж прошло, - отвечала она, вспыхнув.

- Тебя не уговаривали выйти за другого?

- Нет, Поль, я сама первая согласилась, - отвечала молодая женщина.

- Не может быть!

- Отчего ж не может быть?.. Но, впрочем, перестанем говорить об этом, Поль... Это была глупость и больше ничего.

- А я на днях еще встретил Бахтиарова.

Лизавета Васильевна вдруг побледнела.

- Разве он здесь? - спросила она, стараясь скрыть внутреннее волнение; но голос ее дрожал, губы слегка посинели...

Павел молчал и только внимательно посмотрел на сестру.

- Лучше поговорим о тебе, - начала Лизавета Васильевна, стараясь переменить предмет разговора. - Что ты с собой хочешь делать?

Этот вопрос, в свою очередь, смутил Павла.

- Не знаю, - отвечал он после минутного молчания.

- Ты думаешь здесь служить?

- Нет.

- Так, стало быть, ты хочешь уехать, опять с нами расстаться надолго?

- Да мне надобно бы было ехать.

- Но матушка? Как ты ее оставишь?

Павел задумался.

- Мое положение, - начал он, - очень неприятно... Я думал непременно ехать.