Алексей Писемский - Тюфяк

- Что мудреного? Что мудреного? У меня так четыре кухарки умерли. Как найму, так и умрет - на пьяниц она как-то все больше нападала.

- Известное дело: что уж у пьяного взять, и распотеет, и холодного напьется, и съест какую-нибудь дрянь. Всего вреднее грибы: я, признаться сказать, до них большая охотница, а в холеру-таки не ела.

- А что, Перепетуя Петровна, вам, по расположению вашему, сказать мне можно: правду ли говорят, что Павел Васильич испивал?

- Было, Феоктиста Саввишна, - отвечала со вздохом Перепетуя Петровна, и порядочно было, особенно под конец; в семейных неприятностях закатит за галстук, да и пойдет, говорят, ее писать - такая и этакая, все отпоет: мало ли что ему, может быть, известно было, чего мы и не знаем. От этого, говорят, она его и оставила.

- Послушайте, Перепетуя Петровна, - перебила Феоктиста Саввишна, - они, должно быть, давно этого ужасного порока придерживались. Помните, как вы мне говорили еще задолго до свадьбы, что он уединение любит, я тогда, конечно, говорить не хотела, а сама с собой подумала: пьет, думаю, и пьет, должно быть запоем. У меня были этакие знакомые, на вид ничего, а пьют, и только этак благородного общества чуждаются, да кой-что еще заводят; этого-то я смертельно боялась: думаю, будет скоро и это - а убьет это Перепетую Петровну.

- Нет, - возразила Перепетуя Петровна, - этого-то бы я уже никак не допустила, сама бы своими руками расплескала рожу, хоть купчиха какая будь.

- Где, матушка, теперь Лизавета Васильевна?

- С мужем в деревне теперь живет; вы ведь, я думаю, слышали, им наследство досталось. И какой, можно сказать, благородный человек Михайло Николаич! Как только получил имение, тотчас же все на детей перевел; конечно, Лиза настояла, но другой бы не послушался. Она-то, голубушка моя, все хилеет, особенно после смерти брата.

- Как Павла-то Васильича имение теперь?

- Все жене отдал, еще при жизни сделал ей купчую. Владимир Андреич приезжает ко мне благодарить, а я, признаться сказать, прямо выпечатала ему: как бы, говорю, там ни понимали покойника, а он был добрый человек, дай бог Юлии Владимировне нажить мужа лучше его, пусть теперь за Бахтиарова пойдет, да и посмотрит.

- Да где его взять-то теперь? В Одессу уехал, провалиться бы ему с головой, проклятому! Не любила, сударыня, этого человека, точно разбойник какой! Скольким он, можно сказать, неприятностей сделал? Вот хоть бы, между нами сказать, вы ведь на меня не рассердитесь, как и Лизавету-то Васильевну он срамил!

- Не говорите лучше мне про этого мерзавца: чтобы околеть ему, проклятому!..

- Ведь этакой был, можно сказать, бесстыдный человек. После этой истории, как я слышала, начал опять ездить к Михайлу Николаичу. Хорошо, что ведь Лизавета-то Васильевна женщина с характером - просто не велела его пускать в дом, да и только; а то ведь, пожалуй, и тут что-нибудь бы было.

ПРИМЕЧАНИЯ

ТЮФЯК

Впервые повесть напечатана в "Москвитянине" за 1850 год (ч. V, NoNo 19, 20, октябрь; ч. VI, No 21, ноябрь).

В "Москвитянине" "Тюфяк" не датирован; в издании Стелловского окончание работы над ним помечено 29 апреля 1850 года.

Начало работы над этой повестью относится к концу 40-х годов. В автобиографии Писемский сообщает: "...в 1846 я написал большую повесть "Боярщина"... но повесть, посланная в "Отечественные записки", была прихлопнута цензурой 47-го года, а между тем я в деревне написал другой уже роман "Тюфяк". Но разбитый в своих надеждах не послал ее* никуда и решился снова начать службу".

______________

* Так у Писемского ее, то есть повесть "Тюфяк". При определении жанра "Тюфяка" Писемский так же колебался, как и в отношении "Боярщины".

Если принять во внимание, что Писемский ошибся в дате, - "Боярщина" была послана в "Отечественные записки" не в 1847, а в 1848 году, - то можно предположительно считать, что по крайней мере вчерне "Тюфяк" был написан именно в этом году.

К весне 1850 года первая часть повести, по-видимому, была уже окончательно отделана. Косвенное подтверждение этому содержится в письмах автора "Тюфяка" к А.Н.Островскому. В письме от 7 апреля 1850 года читаем: "О собственных моих творениях я забыл, хоть они и лежат вполне оконченные"*. В письме нет никакого намека на то, что Островский просил у Писемского какое-нибудь из его "творений". Скорее всего именно в ответ на это письмо Островский попросил Писемского прислать какое-либо из его "творений" в Москву. Через две недели (21 апреля 1850 года), после указанного выше письма, Островскому было послано второе "Посылаю Вам, почтенный мой А.Н., произведение мое на полное Ваше распоряжение. Делайте с ним, что хотите. Я его назвал: "Семейные драмы"; но если это заглавие или, лучше сказать, что бы то ни было в моем творении будет несообразно с требованиями цензуры, или с духом журнала, - перемените, как хотите и что хотите. Роман мой назовите: просто Бешметев, Тюфяк, или каким Вам будет угодно окрестите названием... Я посылаю только первую часть моего романа, но Вы поручитесь редакции, что я вышлю при первом Вашем требовании и вторую, т.е. последнюю часть, которая уже вчерне написана, но не отделана окончательно; а оканчивать ее совершенно во мне недостает силы воли, так как я на этом поприще уже много трудился бесполезно. Но если редакция не доверит и будет требовать второй части, напишите, и я не замедлю ее выслать"**.

______________

* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 26-27.

** А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 28.

Бесспорно, что просьба Островского дошла до Писемского между 7 и 21 апреля и едва ли раньше, чем за неделю до последней даты. При огромной служебной занятости Писемского он, конечно, не мог за этот небольшой срок приготовить необработанный черновик второй части повести к печати. Вторую часть Писемский обрабатывал летом 1850 года. 27 июня этого года он писал А.Н.Островскому: "Вторую часть я не успею выслать до Вашего отъезда из Москвы; но Вы заверьте редакцию, что я не замедлю выслать и вторую, - пусть она мой роман принимает, цензорует и печатает"*.

______________

* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 28.

Об идейном замысле повести Писемский высказался в том же письме от 21 апреля 1850 года. "Главная моя мысль была та, чтобы в обыденной и весьма обыкновенной жизни обыкновенных людей раскрыть драмы, которые каждое лицо переживает по-своему. Ничего общественного я не касался и ограничивался только одними семейными отношениями... Характеры моих героев я понимал так: главное лицо Бешметев. Это личность по натуре полная и вместе с тем лишенная юношеской энергии, видимо не сообщительная и получившая притом весьма одностороннее, исключительно школьное образование. В первый раз он встречается с жизнью по выходе из университета и по приезде домой. Но жизнь эта его начинает не развивать, а терзать; и затем он, не имея никого и ничего руководителем, начинает делать на житейском пути страшные глупости, оканчивающиеся в первой части безумною женитьбою. Прочие характеры, как я думаю, достаточно объясняют сами себя"*.