Алексей Писемский - Уже отцветшие цветки

- Почему же они не пустой гробик похоронили? - невольно перебил я Рухнева.

- Точно такой же вопрос и я сделал работнице. Она, конечно, разревелась и говорит, что пустой гробик ей показалось грешно похоронить, а у них тем временем кошечка ее любимая околела, она ее и похоронила! А?.. Умница какая! Пустой гробик хоронить, по ее, грех, а с кошкой - ничего!.. Я вам говорю все эти наши русские бабы дура на дуре, свинья на свинье.

- Но священник знал, кого он хоронит? - спросил я.

- Конечно, знал!.. Из его же дома увезли ребенка подкидывать, да вряд ли не сам он это дело и творил, но он, без сомнения, заперся, а также и работница на него не показала. Тем не менее, однако, я обо всем этом деле донес губернатору, так как тут уж действительно производится кощунство; а кроме того, чинится укрывательство слуг царя, долженствующих поступать в кантонисты; а также кстати присоединил и об беспорядках братца родного этого священника, торгующего лошадьми и покупающего вместо кагора чихирь астраханский.

- Поблагодарили они, я думаю, вас за это, - заметил я.

- Благодарить-то, к несчастию, не за что было, - воскликнул злобно Рухнев, - их пальцем никто не тронул, потому что черномазая супруга губернатора... - я надеюсь, что вы не передадите ничего из моих слов губернатору, хотя, впрочем, и передайте, пожалуй, мне все равно!.. - супруга губернатора, как всем известно, ханжа великая, водится с архиереями, попами и в то же время держит мужа под башмаком... и можете судить, что для меня из всего этого произошло.

- Но вы упомянули, что и с дворянством тоже не ладили? - спросил я.

- Как вам сказать: с дворянством средней руки - ничего, я не ссорился особенно и даже хлебосольничал им: всегда уж, кто из них в город приезжал, прямо ко мне: обедает, днюет, а другой и ночует у меня; но вот высшему дворянству, этим, как их там называют, нашим козырным тузам, пришелся не по вкусу, и главным образом наскочил я тут на некоего князя Архарина, самого богатого здешнего помещика и весьма важной особы в Петербурге, благодетеля, по наружности, всех чиновников; им еще издавна предписано было его вотчинному начальству преподносить к рождеству и перед пасхой всей земской полиции праздничные деньги, отводить чинам оной при наезде их удобные квартиры, поставлять содержание и лошадей; но меня, конечно, этим не умаслишь: дружба дружбой, а служба службой! Вышел такой казус: назначен был ко мне в уезд на стоянку полк, - а надобно сказать, что все мужики боятся таких стоянок пуще черта, потому что солдаты, что я знаю уж по своей военной службе, объедают мужиков, да еще вдобавок развращают ихних баб и девок всплошь... Что хотите мужики каждой деревни готовы дать, чтобы не было полковых стоянок, а это зависит главным образом от исправников... Сижу я раз у городничего и играю с ним в преферанс, вдруг вижу, что его вызвали в переднюю к кварташке... Потолковали они там между собою, и городничий опять возвратился играть, - дрянь этакой был, размазня. "Что такое, спрашиваю, не случилось ли чего-нибудь?.." - "Да говорят, - зашамкал он, - что бурмистр князя Архарина другой день здесь в городе пьянствует, буянит, колотит в трактире посуду, стекла!" - "Что ж, говорю, велите его посадить в кутузку", - и тут вдруг, по моей полицейской сметке, пришло мне в голову: бурмистр княжеский кутит, и не на свои, разумеется, деньги, а на княжеские, между тем идет разверстка по солдатскому постою, - не на этот ли предмет он учинил сбор с крестьян и пропивает его? "Вы, однако, - говорю городничему, прикажите попридержать этого пьяницу в полиции, потому что я нюхом чувствую, что тут что-то нечисто". И так меня стала моя мысль подмывать, что я, не кончив даже пульки, уехал домой, сел в тарантас и отправился в село Зиньково - главный пункт всех княжеских имений; спрашиваю: "Где бурмистр?.." - "В отлучке", - говорят... Я велел сотским, которые были половчее, разведать, не происходило ли чего особенного в вотчинной конторе князя, и оказалось, что там случилось точь-в-точь, что я предполагал: была в недавнее время мирская сходка мужиков и собрана с них значительная сумма на откуп от солдатского постоя; сверх того: сбор этот был произведен на мое имя... Тут уж я не на шутку взбесился: послал двух сотских в уездный город и велел им, по бумаге от меня, взять у городничего бурмистра, привезти его ко мне живого или мертвого, связанным или несвязанным. Поутру доставили мне моего голубчика... Рожа у него, я вам говорю, была на облик человеческий непохожа: оплывшая, вся в синяках, исцарапана, в крови... Видно, его самого тоже тузили в трактире не жалеючи. "Где деньги, которые ты собирал на мое имя?" спрашиваю его прежде всего. Он мне в ноги. "Виноват, говорит, деньги одни прогулял, а другие украли у меня". - "Врет", - думаю и велел его раздеть догола... Денег не оказалось... успел уж каналья передать их кому-либо из своих!.. Имея все это в виду, я посек его и не очень сильно, и спрашиваю вас теперь, сделал я в этом случае что-нибудь противузаконное?

- Сделали, - сказал я ему откровенно.

Рухнев гордо и с удивлением выпучил на меня через очки свои глаза.

- Вы должны были бы не сечь бурмистра, а произвести формальное следствие об его поступках, - добавил я.

- О хо, хо, хо! - воскликнул Рухнев. - Вы поэтому не понимаете полицейской службы. Как нам заводить письменные дела о плутнях всяких старост, так и бумаги недостанет. И что хуже всего: князь, казалось бы, стоявший на таком высоком посту, так же понял это и вместо того, чтоб поблагодарить меня и сменить своего бурмистра, он написал гневное письмо против меня губернатору, изложив не то, что от меня узнал, а что донес ему сам бурмистр, что будто бы я это заставлял его делать сбор и что, когда он послушался меня, я отпорол его не на живот, а на смерть!.. Хороша логика тут: человек меня послушался, а я его наказал за это!.. Но, как говорится, княжеская голова: пусто, видно, в ней, звенит!.. Словом-с: все точно нарочно слилось в одно, чтобы погубить меня совершенно, так как я, скажу уж это с гордостью, каким поступил нищим на службу, таким нищим вышел из нее.

Проговоря это, Рухнев знаменательно мотнул головой и замолк.

Не было сомнения, что он вышел из службы без копейки, но никак уж не от бескорыстия, а оттого, что, по своей размашистой натуре, все мгновенно проживал, что наживал. Таких типов было и будет всегда много, и Рухнев разве только превосходил их тем, что ему решительно уж ничего внутри не мешало измышлять и приводить в исполнение всякого рода плутни и мошенничества, доходя иногда до глупости, до дурачеств!

- А за что вы сюда попали? - пожелал я узнать, хотя отчасти и слышал об этом.

Рухнев захохотал.

- Да опять, - воскликнул он, - та же почти старая песня, что была у меня с попами и бурмистром, повторилась: здешние начальствующие лица как ненавидели меня на службе, так ненавидят и до сих пор... Я хотел-с, по долгу каждого дворянина, открыть им уголовное преступление, а они меня самого повернули в преступника!.. Дело это любопытное... Сначала я сердился, а теперь уж смеюсь, потому что оправдаться я оправдаюсь; но нельзя же так надругаться над человеком, как они надругались надо мной и как еще, кажется, намерены надругаться. Началось с того: еду я однажды ночью на легковом извозчике, на котором и прежде, во дни моего богатства и славы, езжал и платил ему хорошо. Разговорился я с ним о тем о сем... Он был выпивши порядочно и только вдруг обертывается ко мне и спрашивает меня: "Как ты думаешь, барин, почту обокрасть можно?" Я, по своей привычке шутить всегда, отвечаю: "Отчего ж не можно - можно! Умным людям только, а не дуракам!.." Он помолчал немного. "То-то, говорит, удалых из нас много, а умных нет!" Тут у меня мелькнула другая мысль: "Черт их знает, умных они, пожалуй, и приищут!" - "Что ж, говорю, если между вами удалых много, так умным я могу быть у вас!" - "А разве ты пойдешь на это дело?" - опрашивает он меня. "Отчего ж, говорю, не пойти? Чем топиться в реке от голоду, лучше малую толику заработать!" И пошло тут между нами по этому предмету каляканье. "Много ли по почте возят денег? Правда ли, что тысяч по двадцати?" - спрашивает он. "Какое, говорю, и по двести возят". - "То-то, говорит, тоже надо набрать народу человек десять, ружьев искупить, пороху, пуль!" - "Достанет на всех и на все!" - ободряю я его; а сам на другой день отправился к жандармскому полковнику, повествую ему, что вот так и так...