Алексей Писемский - Виновата ли она

Его никто уже не слушал. Мы переглянулись с Леонидом и вышли в залу, где ужинали дамы. Курдюмов сидел рядом с Лидиею Николаевною и что-то ей рассказывал; Иван Кузьмич стоял у них за стульями. После ужина Пионова вдруг села рядом с Леонидом.

- Леонид Николаич, довезите меня домой; Серж, вероятно, останется в карты играть, а я ужасно устала.

- Я с ним приехал, - отвечал Леонид, указывая на меня.

- Он, вероятно, будет так добр, что доедет с кем-нибудь.

- Нет, нельзя, я к нему еду.

- Вы всё по-прежнему нелюбезны, неисправимый человек, - проговорила она и задумалась.

Леонид отошел от нее.

Ваньковские вскоре уехали; их провожал Иван Кузьмич и Курдюмов; последний пожал дружески руку Лидии Николаевны и застегнул ей манто.

- Курдюмов, видно, хорошо знаком с вашими? - сказал я Леониду, когда мы сели в экипаж.

- Знаком: в деревне часто к нам ездил... Не люблю я ею.

- А что?

- Антипатичен, а поет недурно.

- Поет недурно?

- Да...

Леонид у меня ночевал. На другой день я совсем уехал из Москвы; он меня провожал до заставы; мы братски с ним обнялись и расстались.

VII

Человек предполагает, а бог располагает. Я думал уехать из Москвы навсегда, а лет через пять случилось опять в нее вернуться, и вернуться на житье. В продолжение этого времени я переписывался с Леонидом; он меня уведомлял, что желание Пионовой исполнилось: Лида вышла за Марасеева, что дела их по долгам поправляются плохо, что он поступил в университет, но ничего не делает; вообще тон его писем, а особенно последних, был грустен, в одном из них была даже следующая фраза: "Опасения наши сбываются, Лиде нехорошо!"

Приехав в Москву, я не застал его: он с Марьею Виссарионовною и с маленькими сестрами уехал в деревню, а Лидия с мужем жила в Сокольниках; я тотчас же к ним отправился. Они нанимали маленький флигель; в первой же после передней комнате я увидел Лидию Николаевну, она стояла, задумавшись, у окна и при моем приходе обернулась и вскрикнула. Я хотел взять у ней ручку, чтобы поцеловать; она мне подала обе; ей хотелось говорить, но у ней захватывало дыхание; я тоже был неспокоен.

- Сейчас заезжал к Леониду, но его нет в Москве, - начал я.

- Да, он уехал с маменькою в деревню. Ах, боже мой, я все еще не верю глазам своим!.. Что же мы стоим?.. Садитесь!.. Не хотите ли чего-нибудь: чаю, кофею?

- Ничего покуда, хочу только насмотреться на вас... Иван Кузьмич?

- Его нет дома; он очень будет вам рад, мы почти каждый день вспоминаем вас, а над Леонидом даже смеемся, что он в вас влюблен.

- Как влюблен?

- Решительно влюблен; он слышать не может, если кто-нибудь скажет об вас дурно.

- Кто же это говорит обо мне дурно?

- Конечно, Пионова.

- Она все еще знакома с вами?

- Да, у маменьки бывает часто, а ко мне не ездит; Иван Кузьмич, впрочем, бывает у них... Она меня, вы знаете, не любит, - отвечала Лидия. И снова взяла меня за руку и крепко пожала. На глазах у нее навернулись слезы.

- Скажите же что-нибудь про себя, - продолжала она: - где вы были, что вы делали? Я несколько раз спрашивала Леонида, он мне ничего подробно не рассказывал, такой досадный!

- Я был во многих местах и служил.

- Я думала, что вы уж женились?

- Это почему вы думали?

- Так, мне казалось, что вы непременно женитесь на Верочке Базаевой.

- Это с чего пришло вам в голову?

- Сама не знаю, а часто об этом думала.

- Ошибались, я ни на Вере Базаевой и ни на ком не женился, а вы вот вышли замуж, и потому не вам бы меня, а мне вас следовало спрашивать.

- Разве я не при вас вышла замуж?

- Кажется.

- Ах да, я и забыла, это уже было так давно, вы, однако, знали, что я выхожу за Ивана Кузьмича?

- Догадывался.

- Нет, вы знали, вы даже говорили мне об этом, и я никогда не забуду ваших слов.

- Я уехал до вашей свадьбы.

- Теперь вспомнила: вы уехали на другой день после вечера у Ивана Кузьмича. Как я была тогда сердита на себя; я никак не думала, что вы уедете, не простясь с нами, я хотела вам сказать многое после этого вечера.

- Скажите теперь.

- Теперь уже нечего говорить.

- Стало быть, теперь для вас бури промчались, гроза миновалась?

- Не совсем: бури, кажется, еще только начинаются; вы где живете?

- На Тверской.

- Нет, зачем? Переезжайте в Сокольники.

- У меня дела есть в Москве.

- Ну, что дела!.. Отсюда можно ездить, переезжайте. Бог даст, приедет Леонид, нам будет очень весело. Переезжайте.

Я согласился.

- А сегодня у нас отобедаете?

- Если вам угодно.

- Да, непременно, я вас познакомлю с моею bellesoeur*, сестрою Ивана Кузьмича.

______________

* золовкой (франц.).

- Она не вроде тех, которых я видел у него на вечере?

- О нет, то родня его с отцовской стороны, а это совсем другая; очень умная девушка, она вам понравится.

Так говорила Лидия Николаевна, и я не спускал с нее глаз. Она мне очень обрадовалась, но в то же время видно было, что к этой радости примешивалось какое-то беспокойство. В ее, по-видимому, беспечном разговоре было что-то лихорадочное, как будто бы она хотела заговорить меня и скрыть то, что у ней лежало на сердце. Подозрения мои еще более подтвердились, когда она потом вдруг задумалась, и как-то мрачно задумалась, так что тяжело и грустно было видеть ее в этом положении. Я начал между тем осматривать комнату, в которой сидел. Квартира была слишком небогатая, несмотря на то, что, по-видимому, были употреблены все усилия, чтоб скрыть ее недостатки и хоть сколько-нибудь принарядить бедное помещение. На грязных и невысоких окнах стояли прекрасные цветы; мебель, вряд ли обитую чем-нибудь, покрывали из толстого коленкора белые чехлы; некрашеный пол был вымыт, как стеклышко.

Вошла белокурая девушка в локонах, собою нехороша и немолода, но в белом кисейном платье, в голубом поясе и с книгою в руках. Я тотчас же догадался, что это m-lle Марасеева, и не ошибся. Лидия Николаевна познакомила нас и сказала, что я друг Леонида и был с нею очень дружен, когда она была еще в девушках. М-lle Марасеева жеманно поклонилась мне, села и развернула книгу.

- У нас никто не был? - спросила она.

- Нет, никто, - отвечала Лидия Николаевна.

- Ужасная тоска; я вчера от скуки принималась несколько раз хохотать и плакать.

- Сейчас кто-то подъехал, - сказал я, увидев, что на двор въехал красивый фаэтон.

М-lle Марасеева вскочила и взглянула в окно.

- Петр Михайлыч, - проговорила она - голос ее дрожал.

Я взглянул на Лидию Николаевну: она тоже вспыхнула.

- Курдюмов? - спросил я ее.

- Да, ах, какая досада! Я не одета.

- А он разве здесь же живет?

- Да, в Сокольниках. Прими его, Надина, я уйду. Как рано ездит, проговорила Лидия Николаевна и ушла.

Курдюмов вошел из противуположных дверей; он был в легоньком пальто, в галстуке болотного цвета, в пестрых невыразимых и превосходном белье. Еще более стал походить на иностранца.