Андрей Платонов - Фро

Уже ночь наступила. Поселковый пастух пригнал на ночлег молочных коров из степи. Коровы мычали, просясь на покой к хозяевам, женщины, домашние хозяйки, уводили их ко двору; долгий день остывал в ночь; Фрося сидела в сумраке в блаженстве любви и памяти к уехавшему человеку. За окном, начав прямой путь в небесное счастливое пространство, росли сосны, слабые голоса каких-то ничтожных птиц напевали последние, дремлющие песни, сторожа тьмы, кузнечики, издавали свои кроткие мирные звуки -- о том, что все благополучно и они не спят и видят.

Отец спросил у Фроси, не пойдет ли она в клуб: там сегодня новая постановка, бой цветов и выступление затейников из кондукторского резерва.

-- Нет, -- сказала Фрося, -- я не пойду. Я по мужу буду скучать.

-- По Федьке? -- произнес механик. -- Он явится: пройдет один год, и он тут будет... Скучай себе, а то что ж! Я, бывало, на сутки, на двое уеду, твоя покойница мать и то скучала: мещанка была!

-- А я вот не мещанка, а скучаю все равно! -- с удивлением проговорила Фрося. -- Нет, наверно, я тоже мещанка...

Отец успокоил ее:

-- Ну какая ты мещанка!.. Теперь их нет, они умерли давно. Тебе до мещанки еще долго жить и учиться нужно: те хорошие женщины были...

-- Папа, ступай в свою комнату, -- сказала Фрося. -- Я тебе скоро ужинать дам, я сейчас хочу быть одна...

-- Ужинать сейчас пора! -- согласился отец. -- А то кабы из депо вызывалыцик не пришел: может, заболел кто, либо запьянствовал, или в семействе драма -- мало ли что. Я тогда должен враз явиться: движение остановиться никогда не может!.. Эх, Федька твой на курьерском сейчас мчится -- зеленые сигналы ему горят, на сорок километров вперед ему дорогу освобождают, механик далеко глядит, машину ему электричество освещает, -все как полагается!..

Старик мешкал уходить, топтался и бормотал свои слова дальше: он любил быть с дочерью или с другим человеком, когда паровоз не занимал его сердца и ума.

-- Папа, ступай ужинать! -- велела ему дочь; она хотела слушать кузнечиков, видеть ночные сосны за окном и думать про мужа.

-- Ну, на дерьмо сошла! -- тихо сказал отец и удалился прочь.

Накормив отца, Фрося ушла из дому. В клубе шло ликование. Там играла музыка, потом слышно было, как пел хор затейников из кондукторского резерва: "Ах, ель, что за ель! Ну что за шишечки на ней!.." "Ту-ту-ту-ту" -- паровоз: "ру-ру-ру-ру" -- самолет; "пыр-пыр-пыр-пыр" -- ледокол... Вместе с нами нагибайся, вместе с нами подымайся, говори "ту-ту", "ру-ру", шевелися каждый гроб, больше пластики, культуры, производство -- наша цель!.."

Публика в клубе шевелилась, робко бормотала и мучилась ради радости, вслед за затейниками.

Фрося прошла мимо; дальше уже было пусто, начинались защитные посадки по сторонам главного пути. Издали, с востока шел скорый поезд, паровоз работал на большой отсечке, машина с битвой брала пространство и светила со своего фронта вперед сияющим прожектором. Этот поезд встретил где-то курьерский состав, бегущий на Дальний Восток, эти вагоны видели его позже, чем рассталась Фрося со своим любимым человеком, и она теперь с прилежным вниманием разглядывала скорый поезд, который был рядом с ее мужем после нее. Она пошла обратно к станции, но, пока она шла, поезд постоял и уехал; хвостовой вагон исчез во тьму, забывая про всех встречных и минувших людей. На перроне и внутри вокзала Фрося не увидела ни одного незнакомого, нового человека -- никто из пассажиров не сошел со скорого поезда, не у кого было спросить что-нибудь -- про встречный курьерский поезд и про мужа. Может быть, кто-нибудь видел его и знает что!

Но в вокзале сидели лишь две старушки, ожидавшие полуночного поезда местного сообщения, и дневной мужик опять мел ей сор под ноги. Они всегда метут, когда хочется стоять и думать, им никто не нравится.

Фрося отошла немного от метущего мужика, но он опять подбирался к ней.

-- Вы не знаете, -- спросила она его, -- что курьерский поезд номер второй -- он благополучно едет? Он днем уехал от нас... Что на станцию -ничего не сообщали о нем?..

-- На перрон полагается выходить, когда поезд подойдет, -- сказал уборщик. -- Сейчас поездов не ожидается: идите в вокзал, гражданка... Постоянно тут публичность разная находится -- лежали бы дома на койках и читали газету. Нет, они не могут -- надо посорить пойти...

Фрося отправилась по путям, по стрелкам -- в другую сторону от вокзала. Там было круглое депо товарных паровозов, углеподача, шлаковые ямы и паровозный круг. Высокие фонари ярко освещали местность, над которой бродили тучи пара и дыма: некоторые машины мощно сифонили, подымая пар для поездки, другие спускали пар, остужаясь под промывку.

Мимо Фроси прошли четыре женщины с железными совковыми лопатами, позади них шел мужчина, нарядчик или бригадир.

-- Кого потеряла здесь, красавица? -- спросил он у Фроси. -- Потеряла -- не найдешь, кто уехал -- не вернется... Идем с нами транспорту помогать!

Фрося задумалась.

-- Давай лопату! -- сказала она.

-- На тебе мою, -- ответил бригадир и подал женщине инструмент. -Бабы! -- сказал он прочим женщинам... -- Ступайте становиться на третью яму, а я буду на первой...

Он отвел Фросю на шлаковую яму, куда паровозы очищали свою топку, и велел работать, а сам ушел. В яме уже работали две другие женщины, выкидывая наружу горячий шлак. Фрося тоже спустилась к ним и начала трудиться, довольная, что с ней рядом находятся неизвестные подруги. От гари и газа дышать было тяжело, кидать шлак наверх оказалось нудно и несподручно, потому что яма была узкая и жаркая. Но зато в душе Фроси стало лучше: она здесь развлекалась, жила с людьми-подругами и видела большую, свободную ночь, освещенную звездами и электричеством. Любовь мирно спала в ее сердце; курьерский поезд далеко удалился, на верхней полке жесткого вагона спал, окруженный Сибирью, ее милый человек. Пусть он спит и не думает ничего! Пусть машинист глядит далеко вперед и не допустит крушения!

Вскоре Фрося и еще одна женщина вылезли из ямы. Теперь нужно было выкинутый шлак нагрузить на платформу. Швыряя гарь за борт платформы, женщины поглядывали друг на друга и время от времени говорили, чтоб отдыхать и дышать воздухом.

Подруге Фроси было лет тридцать. Она зябла чего-то и поправляла или жалела на себе бедную одежду. Ее сегодня выпустили из ареста, она просидела там четыре дня по навету злого человека. Ее муж служит сторожем, он бродит с берданкой вокруг кооператива всю ночь, получает шестьдесят рублей в месяц. Когда она сидела, сторож плакал по ней и ходил к начальству просить, чтоб ее выпустили, а она жила до ареста с одним полюбовником, который рассказал ей нечаянно, под сердце (должно быть, от истомы или от страха), про свое мошенничество, а потом, видно, испугался и хотел погубить ее, чтоб не было ему свидетеля. Но теперь он сам попался, пускай уж помучается, а она будет жить с мужем на воле: работа есть, хлеб теперь продают, а одежу они вдвоем как-нибудь наживут.