Андрей Платонов - Родина электричества

Механик подошел ко мне и протянул кисет с табаком.

- Покури, лучше будет, - сказал он мне. - Что смотришь? Наверно, на молотилке работал и думаешь, что в моторах понимаешь?

- На молотилке мне работать не приходилось, - ответил я и сам спросил деревенского машиниста: - Чем топите машину?

- Хлебным спиртом, чем же, - вздохнув, сказал механик. - Гоним самогон особой крепости, тем и светим.

- А смазка? - интересовался я далее.

- Чем придется, - ответил человек. - Что сыщешь, профильтруешь через тряпку, тем и смазываешь.

- Хлеб-то жалко ведь жечь в машине, - сказал я,- не стоило бы!

- Хлеба жалко, - согласился механик. - А что сделаешь: другого газу нет.

- А чей хлеб это вы на газ переводите?

- Народа, чей же, общества, - пояснил машинист. - Собрали фонд по самообложению, а теперь берем из фонда и еще кой-откуда...

Я удивился, что крестьяне столь охотно стравляют хлеб прошлогоднего урожая в машину, когда в нынешнее лето хлеб от засухи совсем не уродился.

- Это ты народа нашего не знаешь, - медленно говорил механик, все время вслушиваясь в работу машины, от которой мы стояли теперь в удалении, у коновязи. - Раз есть нечего, то и читать, что ль, народу не надо!.. У нас в Верчовке богатая библиотека от помещика осталась, крестьяне теперь читают книги по вечерам, - кто вслух, кто про себя, кто чтению учится... А мы им свет даем в избы, вот у нас и получается свет и чтение. Пока другой радости у народа нету, пусть будет у него свет и чтение.

- Если б машину топить не хлебом, то было бы еще лучше, - советовал я. - Тогда у вас получились бы хлеб, свет и чтение.

Механик поглядел на меня и скрыто, но вежливо улыбнулся.

- Ты не жалей этого хлеба: он все равно мертвый, не едоцкий... Тут кулак у нас жил, Чуев Ванька, - он с белыми всем семейством ушел, а хлеб зарыл в дальнем поле. Так мы его хлеб с товарищем Жареновым целый год искали, а когда нашли, так зерно уже задохнулось и умерло: на еду оно тухлое, на семена вовсе негоже, а на спирт, на вредную химию эту оно пойдет. А ведь там сколько ж было, да пудов без малого четыреста! А фонд по самообложению и взаимопомощи мы еще не трогали: как был, так и есть двадцать пудов. Наш председатель оттуда крошки тебе не подарит, пока и вправду с голоду не опухнешь. Да ведь иначе и нельзя, а то...

И здесь механик прервал свою речь и бросился к электрической станции, потому что ремень соскочил со шкива динамо-машины.

Я же направился к деревне Верчовке.

На околице деревни сильно и безостановочно дымила печная труба, и я пошел в ту избу, которая столь жарко топилась в летний день. Изба, судя по двору и воротам, была выморочная или бесхозная. Ворота заросли, на дворе поселился жесткий зачумленный бурьян, терпящий одинаково и жару, и ветры, и ливневые потоки и выживающий всегда.

Внутри избы я увидел печь, и в нее был вделан самогонный аппарат. Печь топилась корневищами, а у исходной трубки аппарата сидел на табуретке веселый, блаженный старик, освещенный пламенем, с кружкой в правой руке и с куском посоленной картошки в левой: старик, должно быть, ожидал очередного выхода безумной жидкости, чтобы попробовать ее - годится ли она для горения в машине или слаба еще. Собственный желудок и кишки старика дегустатора были прибором для испытания горючего.

Я вышел во двор избы, чтобы увидеть электрическую линию, потому что на улице ее не было. Линия шла через дворы, крючи изоляторов были укреплены в стенах надворных построек, в редких ветлах или просто были завинчены в большие, нарощенные один на другой колья плетня, и оттуда уже шли местные ответвления проводов в жилые горницы и дворовые службы. В этой местности, лишенной леса, нельзя было найти столбов для устройства обычной уличной сети. И с хозяйственной, а также с технической точки зрения подобное решение вопроса электропередачи было единственно возможное и правильное.

Однако, опасаясь пожара от неправильной проводки воздушной линии, я пошел по дворам, перелезая через плетни и слеги, огораживающие соседские владения, и всюду осмотрел снаружи подвеску и крепление магистральных проводов. Натяжка линии была хорошая, и провода нигде не проходили близко от соломы или прочих ветхих и горючих веществ, способных затлеть от нагревания их токонесущей медью.

Успокоившись насчет пожара, я нашел прохладное укромное место в тени около овина и уснул там для отдыха.

Но, еще не отдохнув как следует, я вынужден был проснуться, потому что меня кто-то толкал ногою и будил.

- Не время сна, не время спать, пора весь мир уж постигать и мертвых с гроба поднимать! - произнес неизвестный человек надо мною.

Я в ужасе опомнился; поздняя жара солнца, как бред, стояла в природе. Ко мне наклонился человек с добрым лицом - морщинистым от воодушевленного оживления, и приветствовал меня рифмованным слогом, как брата в светлой жизни. По этому признаку я догадался, что предо мною был делопроизводитель местного сельсовета, писавший отношение в губисполком.

- Вставай, бушуй среди стихии, уж разверзается она, большевики кричат лихие и сокрушают ад до дна.

Но у меня тогда была в уме не поэзия, а рачительность. Поднявшись, я сказал делопроизводителю про мотоциклетную электростанцию и про то, что необходимо достать где-либо насос.

- Мне ветер мысли все разнес, - ответил делопроизводитель, - и думать здесь я не могу про... А дальше как? - спросил он вдруг у меня.

- Про твой насос! - добавил я ему на помощь.

- Про твой насос!.. Пойдем ко мне в мою усадьбу, - продолжал делопроизводитель во вдохновении сердца, - ты мне расскажешь не спеша: могилы ждешь ты или свадьбы и чем болит твоя душа...

В сельсовете я с точностью изложил делопроизводителю деревни свой план, который касался орошения сухой земли водою, чтобы прекратить крестные походы населения за дождем.

- Провижу, в чем твое младое! - воскликнул делопроизводитель. - В ответ гремит тебе отсюда, - он показал на грудь, - сердце боевое!

Я спросил его:

- У вас есть общественная огородная земля, чтоб там не было многих хозяев?

Делопроизводитель без размышления сразу дал справку:

- Земля такая есть. Она была коровья. Теперь же стала вдовья и отведена семействам - как их такое?..- сбился он вдруг. - Семействам больраненых красноармейцев! - сказал добавочно делопроизводитель. - В ней сорок десятин. Там пашет, жнет и сеет орган власти - сельсовет! Там было раньше староселье, теперь же пустошь, зато осталось удобрение и злак растет, как дым зимой из труб. Ну, а теперь, конечно, все засохло - нам без воды и солнце ни к чему!

Я сообразил, что, может быть, мотоциклетной силы не хватит для поливания водою сорока десятин, но все же решил полить хоть часть этой наиболее бедняцкой земли - вдовьей и красноармейской.