Игорь Плотник - Книга счастья, Новый русский водевиль

Семен расстегнул ширинку, вывалил наружу все свое хозяйство перед объективом телекамеры и скромно улыбнулся. В тот же миг с профессором Комиссаржевским случилась форменная истерика. Такого позора ему не доводилось видеть ни разу в жизни. Шланг Семена болтался где-то в районе колена, напоминая своим видом ливерную колбасу и едва помещался в телевизоре. Профессор смотрел на экран и яростно сжимал кулаки. В нем просыпался зверь.

"Обратите внимание на это чудо природы, -- говорил человек с экрана, водя указкой вокруг Сениных причиндалов. -- Вы представляете, что будет, если эта штука встанет? Зрелище, я вам скажу, незабываемое... Полундра, Сеня, идут... А теперь слушайте особенно внимательно. Мы должны напиваться и трахаться, ведь мы мужчины и женщины! Для этого мы родились, болели скарлатиной, плохо учились в школе и, наконец, выросли... Линяем, Сеня... Я сделал все, что мог, господа... Будьте начеку..."

Нужно ли говорить, что нетрезвым факелоносцем был Иван Фридман.

Комиссаржевские немедленно снарядили экспедицию на квартиру к Фридману, поскольку небезосновательно полагали, что Семена следует искать именно там. Так и случилось. Более того, их обнаружили вместе на одной кровати, где они безмятежно валялись вперемешку с тремя голыми барышнями.

Семена спеленали, принесли под конвоем к профессору в дом и бросили в ледяную ванну. Когда он очухался настолько, чтобы воспринимать звуки человеческой речи и воспроизводить хотя бы некоторые из них, между ним и профессором состоялся крепкий мужской разговор. Профессор в двух словах обрисовал ситуацию. Нажимая, в основном, на совесть и чувство гражданской ответственности, пару раз он, тем не менее, припугнул Семена кастрацией.

-- Да не волнуйтесь вы так, -- ватным языком отвечал ему Семен. -- Я в принципе не отказываюсь жениться. Конечно, ваша дочь не так красива, как мне хотелось бы, но что поделаешь. Беру. Заверните. Сдачи не надо.

-- Красота, вундеркинд вы мой жизнерадостный, это очень субъективно, -по-отечески тепло, но в то же время нравоучительно говорил будущий тесть Семена. -- Когда я впервые увидел на кафедре ассистентку Зинаиду Канцельбоген, меня чуть не стошнило.

-- А потом?

-- А потом я восемнадцать лет платил самые настоящие алименты по исполнительному листу. Вот такие, бля, пироги, голубец вы мой лучезарный.

Семен закрыл глаза и сию минуту уснул прямо на стуле. Во сне он принял запотевшую стопку водки, закусил это дело жирной малосольной селедочкой, прикинул, какая за восемнадцать лет может образоваться стопка денег, и понял, что обратной дороги у него нет.

-- Только, батенька, фамилию давайте поменяем, -- нажимал теряющий всякие остатки терпения профессор.

-- Какую на какую? -- пробудился ото сна Семен.

-- Вашу Печальный -- на нашу Комиссаржевский.

-- Ни хуя мы не поменяем. Вы что, издеваетесь, папаша, меня же никто не поймет.

-- Вы представляете себе Майю с ее-то лицом и такой фамилией? -настаивал на своем профессор, который уже за одного "папашу" готов был расплющить Семена до состояния двухкопеечной монеты. -- Она будет привлекать к себе много внимания.

Торговались долго. В результате утомительных и вялотекущих переговоров, после многочисленных препирательств остановились на среднем варианте. Теперь Майя носит двойную фамилию Комиссаржевская-Печальная и совершенно не привлекает к себе внимания. По-хитрому, правда, записывать эти изменения никуда не стали в надежде на то, что вскорости все недоразумение рассосется само по себе.

Много воды с тех пор утекло, но ничего до сих пор не рассосалось.

Картина седьмая

Жилплощадь Комиссаржевских-Печальных. Московское время 10 часов 45 минут утра (99 ч. 615 м. 075 с.). Все семейство, как видно по горам фантиков, объедков и перепачканной посуды на столе, полу и в раковине, только что завтракало. За столом в разобранном виде сидит Семен. Он пьет чай со сгущенным молоком и круассаном.

Максимовский двумя пальцами взял из тарелки рогалик, откусил и осторожно пожевал.

-- Что это такое?

-- Круассан, -- ответил Семен с набитым ртом.

-- Зачем ты, Сеня, выпендриваешься? Может, ты бутерброды не любишь отечественные, например, с "Пошехонским" сыром или "Докторской" колбасой?

-- Почему, люблю.

-- Так, с этим разобрались, -- не унимается Максимовский. -- Отлично, идем дальше, А почему на тебе надеты девчачьи трусы?

Трусы действительно немного того -- микроскопический лоскуток на жиденьких веревочках частично закрывает гениталии, и кругом -- сплошная волосня. В старину такие трусы назывались "бикини", и носили их только женщины легкого поведения. Правда, надо отдать им должное, волосню и гениталии на показ они не выставляли.

На белом фоне синими нитками на трусах прописью вышито: "СЕМЕН".

-- А что? Сейчас так модно. Я их, кстати, выписал по каталогу.

-- Да ты стиляга, Семен. Забавно, я не знал. Два желтеньких бантика, сумочка для разных мелочей и босоножки здесь были бы очень к месту. А ну снимай эту дрянь немедленно! Майя! Ты там где застряла?!

Примчалась Майя с младшей дочерью на руках. Перепачканная соплями и конфетами девочка сразу потянулась к Максимовскому, но он ее отстранил.

-- Майя, ты, что ли, дала ему свои трусы поносить? -- сурово спросил он.

Майя ловким тренированным движением перекинула дочь на другую руку и освободившейся рукой показала наверх. Там, на бельевой веревке, перетянутой между шкафов, сушатся несколько ползунков и два огромных паруса. При более детальном и внимательном изучении паруса оказались обычными женскими трусами. Или необычными. Кому как больше нравится. Посвятив обсуждению этого животрепещущего вопроса следующие десять минут, мы пришли к заключению, что трусы слишком велики и заслуживают самой жестокой критики.

-- Матерь Божья! Это же уму непостижимо!

-- Максимовский, не заставляй меня краснеть, -- ущипнула его Майя. -Давайте переменим тему, господа. Покушайте лучше блинчиков с мясом.

-- Майя, отстань, у нас тут такие дела завертелись, а ты пристаешь со своими блинами.

Максимовскому позволяется все в этом доме, даже материться в присутствии Майи и ее детей. Мне -- никогда.

-- Ой, мальчики, какие-то вы чудные, -- сказала Майя извиняющимся тоном. -- А я все равно заверну вам на дорогу, вдруг пригодятся.

-- Наверное, пригодятся, если ты в них мышьяка вместо мяса напихаешь. Постой, на какую дорогу? Что я опять пропустил?

Я тоже ни черта не понял. Пятнадцать минут назад, когда мы позвонили Семену, казалось, что вопрос уже решен. Сеня обещал выделить столько средств, сколько будет необходимо. 21 000 $? Пустяки. До обеда? Нет вопросов. Фридман в опасности? Спасем. В лепешку расшибемся, а Фридмана в беде не бросим. Всех шапками закидаем!