Николай Почивалин - Летят наши годы

- А помнишь, - спрашивает Юрий. - "Рычаг второго рода, на нем два урода"?

- Что это?

- Шура Борзов нарисовал карикатуру, а ты подписал. Между прочим, одним из этих уродов, что на рычаге болтались, был я.

- Не помню, - честно признаюсь я.

- Ты кое-что и поважнее забыл, - говорит Юрий, только что полные улыбки глаза его смотрят на меня с любопытством.

- Например?

- Например, забыл о том, что на выпускном вечере пообещал написать книжку о нашем классе.

- Ну да?!

- Вот тебе и ну да! Поклялся еще.

- Что ж тут скажешь - самонадеянный я, выходит, мальчишка был.

- Тогда наверно, а сейчас бы вроде мог.

Юрка глядит на меня в упор. Я понимаю, что все это говорится уже всерьез, начинаю сердиться.

- Да ты представляешь, как это трудно?

- Догадываюсь.

- Догадываешься!.. Один в Москве, другой в АлмаАте, третий вообще черт знает где! Как всех повидать?

- Пиши, узнавай, езди, - невозмутимо отвечает Юрка. - В этом твое дело и состоит, так я понимаю.

- А многих уже и нет.

- И об этом нужно написать.

- У тебя, я вижу, на все готов ответ. Как по полочкам раскладываешь!

- Да не злись ты, - примиряюще улыбается Юрий, и снова какое-то неуловимое движение черных ресниц сгоняет с глаз улыбку. - Дело, конечно, хозяйское, я ведь просто так.

- Да и я ничего.

- Не подумай только, будто я про такую книгу потому говорю, что о ребятах прочесть хочется. Или о себе, допустим. Чепуха это, конечно. Ну, хорош наш класс был, и слава богу. Ты на это шире посмотри, и знаешь, что получится? Ого-го, получится!...

Юрий встает из-за стола, начинает ходить по комнате.

- . Я вот к тебе ехал, времени много. Валялся и размышлял. А получается вот что. В нашем-то классе, как в капле воды, - судьба нашего поколения. Вот в чем штука! Ты подумай: мальчишками ушли на войну, юность на войне прошла. Вернулись - доучивались, работали. Всего повидали. Поседели, свои ребята уже комсомольцы. А мы - в строю! Самые работники, в самой силе! Люди рожденья двадцатых годов - это, брат, тема!

- Трудная она, эта твоя тема.

- Сказал тоже! А легкое и без нас с тобой сделают.

Юрий останавливается у книжного шкафа, разглядывает корешки подписных изданий.

- Показал бы свои книги. Последние у меня есть, по ним тебя и разыскал. А прежних нет.

- Прежние и смотреть нечего.

- Ладно, старина, ладно, - смеется Юрий. - Не бурчи.

Он дотрагивается до ключа. Скрипнув, дверка шкафа раскрывается сама.

- Замок не работает?

- А шут его знает, кажется, нет.

Юрка осматривает дверку, недовольно крутит головой.

- Паз опустился. Тащи молоток и стамеску.

- Слушай, - прошу я, - не убивай ты меня своим трудолюбием.

- Дело не в трудолюбии, просто не люблю, когда непорядок. Давай молоток и стамеску.

- Да нет у меня ни молотка, ни стамески!

- Как же ты живешь? - впервые изумляется Юрка. - А гвозди чем заколачиваешь?

- Чем? Пестиком вон от ступы.

- Давай тогда пестик и отвертку.

Юрка вставляет в паз отвертку, потихоньку бьет по ней чугунным пестиком.

- Все.

Ключ в самом деле поворачивается теперь легко и беззвучно.

Юрка копается в книжках, откладывая некоторые отдельно на стул, приговаривает:

- А этой вот у меня нет. Как увижу твою новую книжку, раскрою, ну, думаю, про наших ребят, хоть немножко там. И - нет, нет...

- Опять заводишь?

- Не буду, не буду, - дурашливо пугается Юрка и, забыв обо мне, шелестит страницами.

Вот чертушка лобастый! Я только что закончил новую работу, мысленно готовился к длительному отдыху, так нет же - растревожил! Теперь мучайся, просыпайся и ложись с одной мыслью, накуривайся до обалдения, и ничего, может, не получится. К черту, не буду!.. А интересно, мог бы я что-нибудь написать о Юрке? Вон он сидит перед книжным шкафом на корточках коричневый галстук почти касается пола, - крупными, как у кузнеца, руками перекидывает страницы. Мог бы, наверно... В глаза снова бросается седина на его висках, загорелая, с желтинкой, кожа, и горячая волна нежности обдает сердце.

Славный ты человек, дружище мой дорогой! Как глупо, что мы так редко видимся, хотя в нашей быстротекущей жизни жить бы надо если не рядом, то вблизи хотя бы!..

Так мне хочется сказать Юрке, добавить еще какието хорошие, ласковые слова, но вместо этого я грубовато говорю:

- Ладно, закрывай библиотеку. Пойдем на воздух, побродим.

Возвращаемся мы затемно.

Во дворе пусто, золотятся окна на всех трех этажах нашего дома, тихонько шелестят разросшиеся по забору вьюны.

- Давай на лавочке посидим, - предлагает Юрий. - Уходились, ноги гудят.

- Давай.

- Слушай, - после некоторого молчания говорит Юрка, - я ведь тебе только о личном могу рассказать. Сам понимаешь.

- Конечно. А критики меня потом долбанут. Мелкая тема, копание...

- Разве книги для одних критиков пишутся?

- Смотри, какие ты все правильные вещи говоришь!

- Сорок лет, пора что-то и правильное говорить.

- Опять верно.

- Да ну тебя! - отмахивается Юрий и неуверенно спрашивает: - Слушай, а может, правда, не надо этого ничего, а? Я ведь так это, вообще, а ты сразу быка за рога.

- Нет уж, батенька, выкладывай, - мстительно говорю я. - Понимаешь, судьба поколения, важная тема. Не могу!

- Ты уж если правда писать будешь, так хоть фамилию измени. Назови, допустим, Васиным. Похоже, кто знает - поймет, а другим неважно. Ладно?

Юрка говорит неуверенно, просительно; полностью удовлетворенный, я великодушно соглашаюсь:

- Ладно. Васин так Васин.

- Ну вот, - облегченно вздыхает Юрий и замолкает, глядя, как по синему, лиловеющему на горизонте небу скатывается, догорая, звезда.

ВЕЧНА, КАК ЮНОСТЬ

- Ты как к Зойке относился? - проводив взглядом закатившуюся звезду, спрашивает Юрий.

- К Зойке? - вопрос повергает меня в изумление.

При чем Зойка? Да еще как я к ней относился? По-моему, никак. Один раз, когда мы все сидели в Пионерском парке, я побежал за ней, собираясь отплатить за что-то, догнал и, чтобы не вырвалась, крепко обхватил ее. Гибкая, как тростинка, Зойка каким-то неуловимым движением крутнулась в моих руках, ее зеленоватые глаза, большие и дразнящие, оказались у моих глаз.

- И что дальше? - спросила Зойка, ее маленькие пунцовые губы смеялись.

- Что дальше? Дальше ничего, - сконфуженно забормотал я и немедленно выпустил ее.

Зойка бросила на меня непонятный взгляд, поправила белую кофточку и неторопливо двинулась к беседке - высокая, длинноногая, с черной косой и такая тонкая в талин, что ее без труда можно было обхватить растопыренными пальцами.

- Никак я к ней не относился, - отвечаю я Юрке. - Л звал ее Змейкой.

- А я - Заикой, - дрогнувшим голосом говорит Юрий. - Видишь, две-три буквы, а разница большая...

- Подожди, подожди, да ведь тебе Маруся Климова нравилась?

- Ошибаешься. Это ты так по ревности считал, - усмехается Юрка, и снова голос его наполняется теплотой. - А я Зайку всегда любил. Помнишь, какая она красивая была?