Тремориада - Валерий Еремеев

А тут? Ай, что и говорить. Лучше б меня с перепою сфот-кали. Такого, чтоб щетина ржавой проволокой, чтоб в глазах два испуганных дурачка. И написали б: “САНЫЧ, ЗАВЯЗЫ-ВАй!!!”. Это для братвы. А с другой стороны, для правильных. Ну, для таких, кто в остроносых туфлях и в машинах, где клуб-няк из колонок “унц-унц”. Вот для них ту же самую фотку, только с надписью “САНЫЧ СЕГОДНЯ НЕ КОМИЛЬФО”. Потому как – стерегись. Ведь носи ты даже остроносые туф-ли, это не застрахует тебя от стопочки-другой. А там глядишь, и жена из дому выгнала. Уснул в машине своей, в последнем пристанище, с сигаретой. Пожар. Да благо проснулся-таки, выскочить успел. И всё, в машине не слышится больше “унц-унц”. Там теперь ветер подвывает. А на туфле остроносой ка-блук отвалился. Друзьям через неделю не нужен. Попахивать псиной начал. Ну, в общем, не комильфо”. Стасик возвращался из Мурманска. Прошлый вечер закуролесил там. Ночь проспал. Утром малость похмелил-ся и поехал в Североморск. По дороге домой решил в мага-зин зайти. Там сотрапезничков и встретил. Они прошли на кухню. Стасик достал из холодильни-ка бутыль-полторашку. – Квас, – пояснил он. – Сам делал. На запивку самое то. А закуси негусто. Он поставил на стол консерву кильки и принялся её открывать. – Братская могила, – усмехнулся Стасик, глядя на ры-бёшку в томате. Затем поставил на стол тарелку с уже нарезанным хлебом. – Подсох, хоть и в пакете был, – заметил он. – Под братскую могилу самое то, – сказал Саныч. – Не закусь, а поминки. Все трое хохотнули, и Стасик, открыв бутылку, разлил водку по рюмкам. Затем спрятал пузырь в холодильник. – Пусть запотеет, – пояснил он и, подняв рюмку, ска-зал: – Будем. Чокнулись. Выпили. Закусили. Саныч попробовал са-модельный квас, отлитый в кружку. – М-м, замечательно! – закивал он. Ему действитель-но очень понравился этот квас. Совсем не такой, какой был в детстве в деревне у деда. Тот был кислым, мутно-серо-жёлтым. А этот сладкий, и на цвет – как крепкий чай. – А то! – засиял Стасик. – Выпили, теперь и познако-миться можно. Я – Стасик. – А я – Саныч. Они ещё раз пожали руки. – Я – Митя, – хохотнул Полсотни. – Срочно по вто-рой за знакомство. 8.Около одиннадцати вечера Кристина спохватилась, что забыла телефон у Ольги. Ещё одна подруга детства, с которой она поддерживала отношения. А завтра в восемь утра позвонит отец. Договорились съездить в Мурмаши, на могилу дедушки. Без телефона Кристина проспит до обеда. – Чёрт! – проговорила она и включила ноутбук. Ей повезло, скайп Ольги был в сети. Та тут же ответила на звонок. – Нет, ещё не спим, – ответила подруга. – Конечно, можешь вернуться. Но лучше до завтра уже подождать. Поздно. Суббота всё-таки. На улице пьяных полно. Я б мужа попросила тебе телефон принести, да он только что в ванну залез. – Да ладно! – отмахнулась Кристина. – Пятнадцать минут ходу до тебя. Дойду уж и сама. К тому же, глядишь, и красавчик какой пристанет. Без материальных и жилищ-ных проблем. Сильный, но тонко чувствующий. Загорелый брюнет двухметрового роста. С таким… – Иди уже, – прервала Ольга, засмеявшись. Её муж не успел выйти из ванны, как Кристина уже позвонила в дверь. Она забрала телефон и, отказавшись от чая, поспешила домой.

На улице было тепло. Светило солнце. И, несмотря на поздний час, из открытых окон слышались то застольные разговоры, то музыка. Неожиданно перед Кристиной воз-ник пьяный мужик в давно не стираных джинсах. – У, какая! – проговорил он с идиотской улыбкой. Кристина прошла мимо, вроде как не обращая вни-мания. – Ну и что! Зато, может, я тонко чувствую, – послед-нее слово мужик еле выговорил. Кристина едва сдержала смех, и напряжение от хмель-ной улицы поубавилось. Затем ей на встречу прошли два омоновца. Один очень даже ничего. Глядя на их сдержан-ные лица, Кристина представила, как те гаркают дружно: “Зато мы тонко чувствуем!” И вновь едва сдержала смех. Дальше Кристина шла, уже беззаботно улыбаясь. Она открыла дверь своего подъезда и увидела… Валяю-щееся тело. Кристина замерла на пороге. В глаза сразу бро-силась кровь. Довольно много крови, растёкшейся по бе-тонному полу у головы лежащего. Тёртые джинсы, “косуха”, распущенные длинные волосы. Это был соседушка. Одной рукой держа дверь открытой, Кристина шагнула в подъезд и осторожно, носком туфли, толкнула ногу лежащего. Тот простонал что-то вроде “ой, ёбта”. И зашевелился. – Живой? – растерянно спросила Кристина. – Возможно… – Слова Саныча едва можно было по-нять. Он говорил, не шевеля губами. – Я сейчас “Скорую” вызову, – сказала Кристина. Услышав это, Саныч словно получил волшебный укол. Начал тут же подниматься с пола. Вдруг негромко ойкнул, скривил лицо и удивился: – Однако. Но тем не менее – никакой “Скорой”. За-прещаю. – Он по-прежнему говорил, не шевеля губами. Лицо всё в крови. Казалось, в Саныча вселился властный демон, соображающий, как управлять этим избитым, от-казывающим организмом. Он опёрся одной рукой о стену, другой о колено и начал подниматься. Кристина попробовала помочь, взяв его под руку, но Саныч замотал головой. Затем, прямо-таки с величайшей осторожностью, сплюнул тягучую кровавую слюну и самостоятельно выпрямился в полный рост. – Рёбра всё ж поломаны, думаю, – проговорил он. Тогда Кристина опять осторожно взяла его под руку, и на этот раз Саныч позволил себе помочь. 9.Проснулся Саныч с ужасной болью. Всё тело ныло, а в рёбрах и нижней челюсти – кричало. Аккуратно при-коснулся к лицу. Щёки, подбородок – в кровавой корке. Она крошилась под пальцами на губах. Была на шее. У Са-ныча уж случался перелом челюсти. Тогда он всем говорил то, что от него и ожидали – побили. На самом же деле, он спьяну упал на улице с лестницы. На неё натекло с какой-то прорванной трубы, и та обледенела. Поскользнулся, упал – закрытый перелом рта, – как он смеялся. А скажи как есть – никто не поверит. Вот и говорил всем – поби-ли. Малолетки. Не, никому не вмазал, не навалял – они же дети. И в эту версию все охотно верили. Саныч сразу решил, что на этот раз к врачам не пой-дёт. Это аж на месяц проволокой челюсти зашьют. Кушать через трубочку – полбеды. А вот пить с зашитым ртом уже возраст не позволял. Десять лет назад он и не парился, что его может стошнить. Хотя, помнится, тогда всё ж раз дру-ган сидел рядом, с пассатижами. Пока пьяный Саныч спал беспокойно. Тогда не стошнило, а вот сейчас стошнит. И другана нет такого, чтоб с пассатижами. Чтоб рот развязал. Ещё и рёбра пронзала острая боль от всякого движе-ния, от глубокого вздоха. Не дай бог закашлять. Саныч прикинул, сколько он вчера скурил: пачки две, три, четы-ре?.. Как-то раз они с Басухой на двоих блок за ночь скури-ли. А сколько он подобных ночей не запомнил… В последнее время он стал часто кашлять по утрам взахлёб, отхаркивая какую-то гадость. Вот и сейчас в горле ужасно першило. Нет, рот зашивать он не станет. Придётся самому держать месяц зубы сжатыми. Дабы понять, что это лучший вариант, достаточно вспомнить двухметрового бугая в окровавленном белом халате, выпускающего из кабинета страшно кричавшую до этого женщину. Бугай тогда пробасил: следующий. У Са-ныча в животе похолодело, и было от чего. Никакого обе-зболивающего, и похожий на пассатижи Басухи инстру-мент. Врач сжимал его здоровенной ручищей и методично выдёргивал из дёсен проволочку за проволочкой. Те за ме-сяц конкретно вросли в плоть. Сначала верхняя челюсть, затем нижняя. Когда Саныч вышел из кабинета, Басуха, ожидавший его, с иронией похвалил: – Молодец, не кричал. – Так у меня же рот был зашит. Тогда они пошли в блинную. Саныч месяц об этом меч-тал, кушая супчик через трубочку. Но тогда он так и не смог съесть ни одного блина. Челюсти атрофировались, приот-крывались только маленькой щёлочкой, рот не работал. Не, Саныч твёрдо решил к врачам не ходить. Он лежал на своём разложенном диване. Хорошо, что не на кровати в спальне – оттуда дольше добираться до туа-лета. Саныч порадовался своей привычке не налегать в го-стях на закуску. У Стасика позже обнаружилась картошка. Нажарили. Но Санычл практически не ел. И теперь радо-вался, что приспичило ему всего лишь по малому. Он начал долгий подъём с дивана, негромко вскрикивая сквозь зубы от острой боли в рёбрах. Саныч смутно помнил, как вчера, должно быть позд-но, возвращался домой. Ему очень хотелось остаться нако-нец одному. О пути домой он помнил только отчаянно уез-жающий из-под ног асфальт. Судя по стёсанной ладони и ноющей коленке – он падал. А после, у его подъезда, были какие-то люди. Их возраста не вспомнить. Знал только, что целая компания была.