Александр Попов - Мама Белла

"Мы циники, мы устали, издергались, но наши сердца все равно с Валентиной! И с Сарафановым! Они такие слабые, незащищенные, но не могу сказать, что жалкие. Вы подумайте -- сколько в них веры! Веры в нас, потерявших себя, запутавшихся не только в дремучем лесу жизни, но и в трех ее соснах. Я по-хорошему завидую Валентине и Сарафанову, но как, как я далек от них! Можно гадать, что станет с Валентиной за пределами сценического действия, но я не сомневаюсь, что своей любви и веры она не обронит, не предаст. Она будет ждать с горячей верой в сердце -- ждать нас, истинных, покаявшихся, очистившихся от скверны, ну, может быть не всех нас, но... Я снова забыл о цели моего труда! Сценарий! А может, он никому не нужен, как и я, зилов, сейчас не нужен даже самому себе?"

Фотографии сцен из "Двадцати минут с ангелом".

"Эх, хорошо написал мой друг: "Через банальнейшую ситуацию в "Двадцати минутах с ангелом" Вампилов раскрыл в этой маленькой пьеске, анекдоте, самую суть российского народа. Да, да, народа в целом!" А может, мой друг мои мысли подслушал?"

Картины с изображением Христа, Его деяний. Звучит скорбный хор. Мужчина глубоко задумался, уперся лбом в ладонь, чему-то покачивал головой.

"Я себя часто спрашивал, почему соплеменники Христа все же убили Его? Ответы, которые мне давали, меня не совсем устраивали. Чем занимался Христос в Своей земной жизни? Творил добро ради добра. Правильно? И Его соплеменники с их окаменевшими взглядами на бытие, Вселенную, не могли понять Его. Точнее -- принять. Принять этот новый взгляд на жизнь, который, кто знает, не покачнул бы устои царства земного. И чтобы сохранить эти устои, эти мещанские интересы быта -- они убили слишком упрямого, настойчивого созидателя добра ради добра, созидателя новой морали, нового взгляда на человека и мир. Мы, как и простоватые, но не глупые герои вампиловского анекдота, тоже, как это ни странно, тоже не приняли этой новой старой морали. Анчугин и Угаров не поверили агроному Хомутову, предложившему помощь страждущим -- просто так, безвозмездно. Они разозлились на него! (Мужчина неприятно усмехнулся.) О! Праведным гневом наполнились их сердца. Они --"распинали" его: заламывали руки, полотенцем "пригвоздили" к кровати, насмехались над ним, "бичевали" беднягу".

Появляется лицо Хомутова.

ХОМУТОВ. Вот уж в самом деле: сделай людям добро, и они тебя отблагодарят.

СТУПАК. Бросьте эти штучки. Кто вы такой, чтобы раскидываться сотнями? Толстой или Жан Поль Сартр? Ну кто вы такой? Я скажу, кто вы такой. Вы хулиган. Но это в лучшем случае.

ВАСЮТА. Да откуда ты такой красивый? Уж не ангел ли ты небесный, прости меня, Господи.

БАЗИЛЬСКИЙ. Увы, с ангелом у него никакого сходства. (Хомутову.) Вы шарлатан. Или разновидность шарлатана.

ХОМУТОВ. Ну, спасибо. Буду теперь знать, как соваться со своим участием.

СТУПАК. Бросьте. Никто вам здесь не верит.

Маленькая пауза.

ФАИНА (всем). А что, если в самом деле?.. Если он хотел им помочь. Просто так...

СТУПАК (кричит). Не говори глупостей!

Сцена исчезает. Появляется мужчина, он пишет, отрываясь, задумываясь. Он производит впечатление человека, который неожиданно понял, осознал нечто очень важное, быть может, поворотное -- поворотное лично для него. Но, кто знает, может быть, и не только для себя. Он буквально захвачен работой и будто бы охотится за мыслями.

"Вот так оно бывает! И, наверное, не редко. Хомутов -- хомут, --видимо, не случайная фамилия. Автор что-то в ней зашифровал. Новый взгляд на мир, новая мораль, -- и они сначала для людей как хомут? Надо его сбросить, чтобы никто не посмел мною править, как лошадью? Интересно! Неожиданно. Вампилова, смело, талантливо предлагавшего новый взгляд на мир, человека, устои, как и этого героя, в жизни тоже мучили, но иначе: репниковы, бельчиковы, всевозможные литературные и нелитературные чиновники-мещане не пускали пьесы на сцену. А это терзало, угнетало и унижало Вампилова --Хомутова, Ангела. Разумеется, он не мог назвать себя Ангелом, назвал проще -- Хомутовым. Да, теперь мне ясно, понятно, что Хомутов -- это тоже Вампилов!"

Тоннель, в котором медленно, на ощупь бредет человек. Капает вода, стены черные, а впереди -- слабенький, неверный свет.

"Вампилов шел в тоннеле на тусклый огонек -- огонек надежды и веры. Потом, после его трагичной, бессмысленной кончины, начнут охотно ставить его пьесы, а пока... Тоннель! Долгий и мучительный путь в нем; его стены --бюрократы от литературы, холодные, эгоистичные, самоуверенные, -попробуй пробить такую стену! Им, как и нынешнему мещанскому большинству, не нужна литература, не нужно искусство слова, вообще искусство. Им подавай развлечения, щекотку для нервов! Им и Ангелов не надо, потому что у них уже есть надежный, хитрый, расчетливый и соблазнительный путеводитель по жизни -- Сатана".

Улицы вечернего Иркутска, патриархальный покой деревянных домов, от них словно бы веет чем-то надежным, добрым и сильным. Быть может, они помогали Вампилову жить и выживать.

"Да, Александру Вампилову пришлось брести в мрачном длинном тоннеле, но впереди все же жил свет. Литератор Геннадий Николаев вспоминает: "О чем мы говорили в тот долгий, незаметно промелькнувший вечер? Прежде всего -- о его последней пьесе "Прошлым лето в Чулимске". Я был составителем и редактором альманаха "Сибирь", в котором эта пьеса, принятая редколлегией, была набрана для второго номера. На мой взгляд, это была отличная пьеса, светлая, добрая... Но, увы, на ее пути встали непредвиденные трудности, которые в то время казались непреодолимыми.

Вампилов сидел на тахте, опершись подбородком о стиснутый кулак. После долгого раздумья он сказал:

-- Слушай, неужели не ясно, о чем пьеса? Так обидно! И потом, ведь я написал Товстоногову, что пьеса принята. Они уже разворачивают репетиции. Выходит, я трепач?"

Снова мужчина, он листает книгу, читает про себя.

"А вот что вспоминает Елена Якушкина, заведующая литчастью театра имени Ермоловой: "Очень много времени и сил уходило в те годы на то, что мы называли "пробиванием" его пьес на сцены московских театров. Дело это было сложным, и колотиться, как говорил Саша, приходилось много. "Вы там сильно не расстраивайтесь и не берите все на себя, -- с обычной своей дружеской заботой и теплотой писал он, -- пусть режиссеры больше упираются".

Лицо улыбающегося, но уставшего Вампилова.

"Итак, суммированные замечания, -- писал Вампилов Якушкиной в другом письме. -- Что именно хотят от автора? Да сущие пустяки!

1. Чтобы пьеса ни с чего не начиналась.

2. Чтобы пьеса ничем не заканчивалась.

Другими словами -- никакой пьесы от автора не требуется".

Лицо мужчины. Под скулами подрагивают косточки, в пальцах сжат карандаш.

"Во всех театрах одно и тоже -- вроде бы "да", но и вроде бы "нет". Друзья Вампилова говорили, что от такого обращения можно было бы озлобиться на людей, на жизнь, закрыться, уйти в себя, но Александр скорее удивлялся и хотел все же понять тех людей, которые вели с ним эту непонятную игру. Иногда лишь сукровицей просачивалась горечь. Он писал Иллирии Граковой, редактору издательства "Искусство": "У меня впечатление, что завлит на меня махнула рукой, и мои пьесы со стола переложила на окно, где у нее форменная братская могила неизвестных авторов". Ей же он рассказывал о пьесе "Несравненный Наконечников":