Олег Постнов - Отец

Объяснений с Кириллом Дозорский не хотел. Кирилл, собственно, не мог знать, чей был этот индеец, так как не водился во дворе ни с кем, кроме самого Дозорского (это обстоятельство было отчасти утешительно). Hо он зато отлично знал, что у Дозорского такого индейца прежде не было. И теперь он сдержал в себе до времени вопрос потому только, что явился Хрюша, волоча за собою длинный грязный бинт, который общими усилиями стали засовывать в одну из главных дыр тары. Hо Хрюша ушел опять и, глядя в сторону, Кирилл спросил:

- Что у тебя за индеец?

- Какой индеец? - принялся Дозорский тоскливо врать.

- Который в воду упал.

- Hу, это... Это мой индеец.

- Покажи?

Дозорский слазил в карман и достал индейца.

- Где взял? - деловито осведомился Кирилл, рассматривая отчего-то индейца лишь в руке у Дозорского: сам он не притронулся к нему.

Дозорский убрал индейца обратно и, пробурчав:

- Hашел, - двинулся опять в папоротники, теперь уже очень усердно высматривая тряпки и затычки для "пироги ". Кирилл тоже его больше ни о чем не спросил и только уже час спустя добавил как бы между прочим:

- Это, кажется, не твой индеец.

- Был не мой, а теперь мой, - заявил Дозорский беспечно. Он сам к этому времени уже опять успел забыть об индейце и даже удивился, что Кирилл еще об этом думает (Кирилл думал, как видно, неспроста). Hо так как настроение Дозорского было теперь совсем иное, озабочен он был другим, не индейцем, то в этот раз не почувствовал ни тоски, ни потребности врать Кириллу. Кирилл как будто остался доволен его ответом. Он примолк и благосклонно следил за тем, как Дозорский еще на раз уминает и заделывает в щель бинт, принесенный Хрюшей и чем-то странно пбхнувший, вместе сладко и тошно. Дозорскому казалось, что он когда-то прежде хорошо уже знал этот запах.

Был давно поздний обеденный час, когда их "пирога ", спущенная, наконец, на воду, бесповоротно и быстро затонула, оставив у них в пальцах лишь по паре заноз. И тогда только разочарованный Дозорский, поглядев по сторонам, вдруг понял, что солнечный полуденный свет над лесом, пока они играли у болота, сменился словно исподтишка странной угрюмой мглой. В лесу под деревьями стало совсем тихо. И уже давно стояла в воздухе духота, однако мальчики ее не замечали, теперь же она сгустилась еще, и Дозорский подумал даже, что то беспокойство, которое тайно нарастало в нем все время с тех пор, как ушли они со двора, было вызвано именно ею, а не предчувствием нагоняя, ожидавшего его, как он думал, дома. По небу откуда-то сбоку шли из-за леса тучи, снизу они были густы и плотны, а выше сливались между собой, заволакивая все небо ровной недвижной пеленою, так что хорошо было видно, что что-то близилось или готовилось в природе, что-то такое, о чем Дозорский понятия не имел. И хотя память его тут не вовсе бездействовала, но подступы к ней оказались чем-то схвачены изнутри, ум обмирал, и он не смел глядеть дальше наглядного. Хрюша тоже весь сник. Кирилл был давно хмур, он смотрел вверх, щуря глаза. И почему-то от его взгляда и особенно лица, строгого в сером свете, Дозорскому, вопреки даже нагоняю, нестерпимо захотелось домой.

Мальчики пошли прочь гуськом по тропе в сторону гаражей, ступая неловко и сбивая шаг. Hо Кирилл с Хрюшей отстали, и Дозорский обогнал их, между тем как тучи, бесшумно и быстро переместившись в небе, закрыли уже весь горизонт. И тотчас словно механический негулкий грохот пришел издали, из-за их спин, и застрял, как в вате, в тоже издали наплывшей на Городок тишине. До дому было уже близко, но холодный страх облил вдруг Дозорского, ему представилось, что идти еще очень далеко. Он сам не заметил, как побежал. Во дворе почему-то было теперь много народу. Дозорский увидел возбужденные предстоявшей грозой лица, ощутил даже особое предгрозовое веселье их и такое соучастие, будто в готовившемся страшном небесном предприятии у всех здесь тоже была своя роль. Они словно только ждали своего времени, но, уже почти не различив от ужаса лиц и никого не узнав, Дозорский в один миг взбежал к себе, на второй этаж, привалился неловко к двери грудью и, сжав кулаки, стал колотить в дверь изо всех сил, копя слезы. Он ждал, пока ему откроют. Однако длинные мгновения всё удлинялись лишь, за дверью была тишина - та самая, что в лесу и во дворе, она, это было ясно, пробралась уже и сюда, в их квартиру, и поняв, что матери дома нет, Дозорский продолжал толкать дверь с отчаянием, которое тотчас превзошло в нем все, что он чувствовал до сих пор, когда-либо в жизни. Краткий всполох за его спиной озарил подъезд. Гром ударил ближе и шире. Сверху, по лестнице, прыгая через ступень, спорхнула вниз стайка старших мальчиков, которых Дозорский не любил; он услыхал на лету, что они "идут смотреть грозу из подвала " (это они прокричали кому-то наверх), и как только в подъезде вновь стало пусто, он, весь взмокнув от ужаса, особенно под коленями и вдоль спины, обернулся, прижался спиной к запертой двери, пустил слезы по щекам и, уже не таясь, заголосил на весь подъезд как мог громко. О Кирилле и Хрюше он вовсе забыл. Он был один с тех пор, как побежал.

Он не знал, сколько прошло времени. Грохотало уже над самым домом, ливень обрушился на крыши, из стоков хлестнуло водой, и Дозорский смолк, так как внизу, под лестницей завозился кто-то: кто-то вбежал в подъезд, прячась от дождя. Дозорский вообразил, что это может быть его мать, но шаги стали медленны, особенно медленны после спешки, они были слишком гулки и тяжелы на лестнице, и Дозорский зарыдал вновь, увидев, что это был дядя Александр, отец Эли. Дядя Александр тоже его увидел.

Одним из главных, известных хорошо всем во дворе свойств дяди Александра было его умение радоваться не только шалостям детей, но и всему тому, что дети делали. Он был грузный усатый хохол с бачками, за которые при случае можно было подержаться, и, если требовалось, он сам никогда не забывал пустить умело в ход это испытанное средство. Теперь он обрадовался древнему ужасу Дозорского, лицо его просияло, и с первого же взгляда на него можно было бы сказать, что он знает толк в избавлении от невзгод маленьких мальчиков. Ему это и впрямь порой удавалось.

- А! что это мы плачем? - говорил он, неожиданно-ловко при своем весе взбираясь по ступеням вверх, к Дозорскому. Он тотчас присел подле него. - Hу? грозы забоялся?

Это он сказал так, словно нельзя было и представить себе большей ерунды, и он, дядя Александр, тоже отнюдь в нее не верил, а только делал вид, чтобы Дозорского рассмешить. Дозорский, однако, сейчас был менее, чем когда-либо, наклонен к шуткам.

- Ма... ма-ма ушла! - сквозь всхлипы едва выговорил он.

- Мама? Hу-у, так ведь это же ничуть не страшно, - протянул с большой убедительностью дядя Александр. - Она, должно быть, просто пошла в магазин. И ждет там, пока дождь кончится.