Николай Потапов - За границей

Контингент нашего вагона составляли лица преимущественно торгового сословия. В просторечии даже не челноки, а хохлы. Наш антураж исключения не составлял. Две из попутчиц были сватьями: свекровь и тёща. У них был общий внук и оно трогательно заботились о купленной ему игрушке. Обе жили в Умани. Одна, свекровь, помоложе и пошустрей, извозом промышляла давно. Торговала в Москве, иногда целый месяц. Останавливалась преимущественно у алкоголиков, которые сдавали таким бизнесменам, как она, комнаты. Другая, тёща, работала на фабрике в Умани. Но получив в сентябре за март 25 гривней, рассчиталась и попросила сватью взять в компанию. И вот впервые они возвращались с заработков вдвоём. Рассказанное ими достойно публикации, но имеет касательство к порядкам в Российской Федерации, а потому - не по теме.

Завершить дорожные впечатления хотелось бы сценой в курилке, в нерабочем тамбуре вагона. Детина, слегка выпивший, на вид за сорок, довольно уважительно спросил у меня, еду ли я в Киев или далее. Я ответил, что в Киев. "А вы украинец или русский?" "Русский", - ответил я. "Ненавижу русских", - не то, чтобы агрессивно, но очень убеждённо заключил он. "Что так?" - спросил я примирительно. "Как же, мало того, что дважды берут за место, ещё и гоняют, и хапают, и хапают", - выдавил он с ненавистью. Мне ничего более не оставалось, как постараться уверить его, что ему попались не те русские, что Господь попустил и других русских, и их значительно больше. По-моему, он не поверил. К тому времени я докурил сигарету, в тамбуре было холодно и мы расстались.

Киев

Говорят, чтобы узнать город, надо исходить его пешком. Киев я знаю. Мною немало исхожено, особенно в старой, правобережной его части. Кто бывал в Киеве, тот знает, что в прогулках по городу есть какая-то особенная прелесть. Неповторимы парки на склонах Днепра. Несравним и Крещатик.

Помню, как лет сорок назад я с юношеским снобизмом подтрунивал над "сталинским ампиром" - архитектурным стилем домов на Крещатике. Но потом мне часто нехватало их светлого своеобразия даже в прогулках по Питеру. Не говоря уже о Москве, где на Тверской дома давят своим громадьём и холодной отчужденностью, а на Новом Арбате - выстроились, как на выставке (дескать, и это мы умеем). Крещатик всегда был теплым и солнечным, даже зимой.

Я не узнал Крещатика. То ли светящаяся на каждом углу аляповатая латиница, то ли в каждом квартале обменные пункты валюты, а может что-то иное, неуловимое, сделали Крещатик чужим и незнакомым. Шел и думал: "Что, у них в Киеве, только и делают, что обменивают валюту и разговаривают на плохом английском?".

Сорок лет, а два процента продолжительности всей нашей эры от Рождества Христова, ежегодно (а иногда и по два раза в год) спешил я на Крещатик, как на свидание с любимой. А в этот приезд меня встретила "привокзальная леди". Грустно.

Радости не прибавила и экскурсия по магазинам - цены кусались. В пересчёте на рубли колбасы стоили столько же, как и у нас. Может быть, чуть дороже. Цены на водку одинаковые с нашими, хлеб и сахар - дешевле. Мясо тоже дешевле, но на базаре. Сыры и масло - дороже. Невообразимо дороги импортные товары. Да и выбор в магазинах беднее, чем у нас во Фрязино.

Молодёжь одета заметно хуже, чем в Москве. Оно и понятно, зарплата у киевлян в пересчёте на рубли намного ниже московской. Выплату, как и нам, задерживают. И также бессовестно, по полгода. Моему зятю, мужу сестры, в ноябре положили 300 гривней, а выплатили перед Новым годом - 150, за март, по старой тарификации. На предложение "Бог с ними, долгами, платите новые оклады, старое постепенно отдадите" начальство отвечало: "Не можем нарушить трудовое законодательство".

С платежами за коммунальные услуги в Киев почти беспредел. За двухкомнатную квартиру мои киевляне должны платить по 50 гривней ежемесячно плюс по 8 гривней - за свет. У мамы пенсия 35 гривней, дочери с июля выдают две трети заработка - 90 гривней. Им вроде бы должны давать компенсацию, но всё обставлено рогатками и препонами. Компенсацию они не видели, а почему, я так и не смог разобраться.

Прошел месяц со времени нашей поездки. Сижу вот и судорожно выискиваю ну хоть чего-нибудь светлого в своих воспоминаниях. Разве что новенький светленький костёл на берегу Лыбеди? Да и это - как кому. Но... всё по порядку.

В воскресенье перед Рождеством Христовым мы с женой прсетили кладбище. Туда ходит трамвай, но мы сочли более удобным доехать на метро до дворца "Украина" и спуститься вниз. Дорога шла мимо Владимирского базара и далее по кривым и не очень чистым переулкам вдоль обшарпанных заборов. Снегу было мало, но он подтаял, превратившись в хорошо известное фрязинскому читателю месиво. Словом, путь не из приятных. Но вдруг за очередным поворотом обшарпанные заборы расступились, и взору предстал (пафос уместен!) новенький, светленький, аккуратненький католический костёл, украшенный двумя высокими резными, почти традиционно готическими шпилями с крестами. Костёл возведён почти на самом берегу Лыбеди. Здесь отродясь не было ничего похожего. Контраст с окружением был столь разителен, чем мне даже не хочется о родившихся у меня сравнениях.

На кладбище, ещё с дореволюционных времён был возведён православный храм. Он функционировал, потом его закрывали, в войну функционировал, в хрущёвскую оттепель закрыли и таковым он стоял до середины семидесятых, когда в нем оборудовали мемориальный зал. В годы "незалэжности" церковь вернули. Поначалу в ней служили монахи Киево-Печерской Лавры. Я об этом знал, и потому мы смело вошли в церковь. После входного поклона я остановился в нерешительности. Икона к празднику лежала не на аналое, а на широком столе, своёю конфигурацией повторяющем алтарный Престол Господень. Рядом с нею стояла одна толстая свеча, а перед столом был расстелен ковер, как бы препятствующий доступ к иконе прихожан. Поразило малолюдье. А народ на кладбище был, в этом я мог убедиться и до, и после посещения храма. Смутили пение на украинском языке и необычная для православия форма исповеди: исповедуемый ложился щекою на Евангелие, голову его священник прикрывал епитрахилью и только после этого начинал разговор. На аналое рядом с крестом и Евангелием лежали деньги - пожертвования за исповедь. Когда по-украински запели "Символ веры", я почувствовал дискомфорт, и мы вышли из церкви, не дожидаясь конца литургии. Тут я и догадался, что церковь властями передана Киевскому патриархату. Вот так и со сменой названия приходят отступления от канонов, совсем нешуточные для православного верующего.

На Рождество Христово, точнее в Рождественское Навечерие, государственные украинские радио и телевидение транслировали богослужения порознь. Телевидение - из Владимирского собора службу Филарета, самозванного "патриарха киевского". Радио - из Лавры - службу Высокопреосвященного Владимира, митрополита Киевского и всея Украины. Меня удивили не язык богослужения, не продолжительность службы (её укоротили во Владимирском соборе на католический манер), поразили меня проповеди. Высокопреосвященный Владимир звал к радости и миру, к покаянию и примирению, к упорству и труду. Раскольник Филарет, напротив, большую часть проповеди посвятил изобличению москалей. Но отступник он сам и его последователи. Как глава раскольников низложен он в миряне собором Архиереев Русской Православной Церкви несколько лет тому назад. И в этом (1997) году только двое из 30 епископов Украины высказались на своём Архиерейском соборе в поддержку киевского патриархата .