Коллектив авторов - Русский полицейский рассказ (сборник)

– Да ты что это? Во сне все это видал, шутишь, что ли, или с ума спятил? – перебил нетерпеливо его рассказ околоточный надзиратель.

– Вот штоб мне з этаго места ня встать, – поклялся Гапанюк все тем же взволнованным голосом и с испугом во взгляде.

– Что же тот, который вышел, не заметил тебя?

– Кажись, что заметил. Бо я схапица не вспел, как ен зирк – дый зноу у сенцы.

– Надо было спрятаться. Того гляди – еще спугнул их.

– Так што я, увидавши это, завсем в безумление заставался на пратуваре.

– Смена уже была?

– Никак нет. Я ужо не дождавшись прибег.

– Да что это? Ты не рехнулся ли, брат? – высказал снова свое сомнение околоточный.

Гапанюк, видимо, даже обиделся.

– Звольте сами посмотреть.

Околоточный Потихонько задумался, потом сказал:

– Не понимаю, что бы это могло быть… Пять трупов, четыре мертвых головы…

– Не иначе, муси быц, как жиды гамана гатуюць, – заметил нерешительно Гапанюк.

– Тоже выдумал!..

Околоточный еще мгновение поколебался, соображая что-то, потом решительно надел шашку, снял со стены револьвер и взял фуражку. В соседней комнате слышались голоса. Там были гости. Он приотворил двери и позвал жену:

– Милочка, на минутку…

Она вышла и по его взволнованному лицу догадалась, что случилось что-нибудь ужасное.

– Пожар?

– Хуже того! Я сейчас вернусь, а если нет, дам знать.

Жена продолжала допрашивать его.

– Ничего никому не говори, потом скажу… какое-то ужасное преступление…

И он решительно вышел, бормоча:

– Черт знает что такое! В моем околотке! И не записаны даже! Еще влетит. Чего доброго – и службу потеряешь.

На улице он остановился в раздумье, спрашивая себя, сейчас ли дать знать следователю или после, и наконец стремительно пошел вперед.

Гапанюк шагал за ним, продолжая передавать полушепотом некоторые подробности. На углу околоточный достал свисток. Раздался тревожный, призывающий свист. Мгновение спустя откуда-то из мглы, точно эхо, долетел ответный свисток. Послышалось, как под грузными шагами скрипит снег; из мрака выступила дюжая фигура постового городового.

– Опалович, ты? – окликнул вполголоса околоточный.

– Так точно, – пробасил городовой.

– За мной.

И все пошли дальше, осторожной и торопливой походкой. Околоточный снова засвистал; опять послышалась ответная дробь свистка. Появился еще один городовой.

– Плотницкий? – спросил околоточный.

– Так точно.

– За мной.

Они завернули в глухой переулок. Из мглы выступили темные стены деревянного дома, стоявшего над обрывом. Он выглядел и мрачно, и зловеще.

Вокруг царила какая-то угрюмая тишина. Только внизу, в овраге, продолжала шуметь Вилейка, таинственно шепча о чем-то.

– Стой, – скомандовал околоточный вполголоса. Все остановились и прислушались. Околоточный велел одному из городовых войти во двор и стать у черного входа, другого поставил у крыльца.

– Смотри, ребята, никого не выпускать. А ты, Гапанюк, со мной… В которое окно ты смотрел? Покажи…

Гапанюк, осторожно ступая на цыпочках, повел околоточного к углу дома. Оба приблизились к окну. Гапанюк приотворил ставень. Околоточный заглянул и невольно вскрикнул от ужаса.

Несколько мгновений ему казалось, что он – в мучительном кошмаре, до того невероятным и ужасным было то, что он увидал. Все, что рассказал Гапанюк, оказалось правдой. Даже больше того: картина, которую околоточный увидал теперь, была много страшней описанной Гапанюком. Прежде всего ему бросилась в глаза голая человеческая рука, отрезанная от туловища и привешенная к потолку у самого окна. На столе, посредине комнаты, не было уже трупа, о котором говорил Гапанюк, а лежат какой-то умирающий человек во фраке и черных брюках. Рубаха на груди его была разорвана, грудь обнажена; на ней ниже левого соска зияла рана с запекшейся кровью. Грудь умирающего медленно и тяжело вздымалась; изредка он раскрывал глаза и обводил умоляющим взглядом, в агонии, трех людей, трех извергов, стоявших подле него и равнодушно глядевших на его муку. Наконец, двое из них отошли – и тогда околоточный увидал топчан и стол, стоявший у стены, как раз против окна. Увидал – и опять невольно ахнул. На топчане действительно лежало три уже окоченевших трупа, на столе было туловище со вскрытой и отвороченной брюшной полостью и обнаженными внутренностями. А рядом, у стены, выглядывали четыре мертвых головы, одна – совсем лысая, другая – белая как лунь, третья – с рыжей шевелюрой, четвертая – с черными волосами; три были обращены лицом к стене, первая, лысая – к окну; глаза ее, большие глаза, были раскрыты и точно застыли с выражением предсмертного ужаса. На полу, на ящиках, лежали еще два трупа; но они были прикрыты простыней, на которой вырисовывались неясные формы человеческого тела, скованного неподвижностью смерти. Желтая, точно окаменевшая нога одного из этих трупов выступала из-под края простыни. Двое из злодеев подошли к топчану, развернули простыню и тоже прикрыли ею трупы. Третий продолжал возиться у умирающего, который иногда открывал глаза и озирался взглядом, полным страдания, предсмертного страха и тоски.

– Господи помилуй, что ж это такое? – пробормотал околоточный, оцепенев от ужаса, который еще возрос при мысли, что это страшное, невероятное преступление произошло в его околотке, что оно могло случиться здесь, почти в центре Вильны, почти рядом с его квартирой… Воображение нарисовало ему все последствия этого ужасного случая – и он понял, что для него, несмотря на то что он является открывателем преступления, все погибло.

Прошло несколько мгновений. Умирающий, продолжая тяжело дышать, раскрыл снова помутневшие глаза и оглянулся с мольбой. Откуда-то явственно долетел человеческий стон.

Околоточный вдруг с решимостью отскочил от окна и направился к парадному крыльцу, сказав дрожащим голосом:

– Гапанюк, за мной. Опалович, за мной.

Сени не были заперты. Они вошли. Опалович зажег спичку. Околоточный подошел к дверям, соединявшим сени с комнатой, в которой находились трупы и злодеи, и осторожно нажал ручку. Двери были заперты. В комнате настала глубокая тишина. Очевидно, находившиеся в ней люди услыхали шум и прислушивались. Тогда околоточный со всей силы ударил несколько раз кулаком в двери и крикнул не своим голосом, повелительным и полным грозной решимости:

– Именем закона – отворите.

На мгновение снова воцарилась мертвая тишина, потом послышалось падение какой-то вещи и тревожный говор.

Околоточный опять постучал и крикнул:

– Именем закона – отворите, или мы сейчас же выломаем двери.

Снова донесся тревожный говор, кто-то подошел к дверям и спросил дрожащим голосом: