Надежда Лухманова - Жизненный кризис

Иван Сергеевич вздрогнул.

— Как? Ах почём я знаю как! Ушла… бросила… насильно мил не будешь… Умереть!.. А Валя? Ведь не могу же я погубить и её? — голос его звучал такою тоской и рыданием, что Анна Сергеевна не выдержала, обняла его и тоже заплакала.

— Ах, оставь меня! — Вавилов отстранил сестру. — Оставь меня одного! Я чувствую, что что-то надо сделать, но что именно — не знаю!.. Дай одуматься, запри дверь. Не смотри на меня так, не бойся, я ничего над собой не сделаю. Как только я приму какое-нибудь решение, я позову тебя.

Анна Сергеевна поглядела ему в глаза и, встретив, несмотря на припухшие от слёз веки, твёрдый и ясный взгляд, вышла, заперев за собою дверь.

Оставшись один, Иван Сергеевич долго ходил по спальне. Ему не пришло в голову осматривать ящики жены, искать следов преступления. Он думал, думал, рылся в собственной душе и совести. Несколько минут он стоял неподвижно перед портретом жены, затем остановился перед киотом, прижался лбом к холодному стеклу, закрыл глаза, сжал веки, точно удерживая слёзы, готовые снова хлынуть. Молился ли он, искал ли он просто просветления мыслей от близости образов, перед которыми с такой беззаветной верой склонялся ещё ребёнком, рядом со своею матерью? Может быть и её душа видела теперь мучения сына.

Огонёк лампадки, слабо горевший последними каплями масла, поблёскивая, освещал золотые венчики и два обручальные кольца его отца и матери, висевшие на чёрной ленте.

Открыв глаза, Иван Сергеевич увидел именно эти кольца, ему вспомнилось бледное лицо матери, её почти предсмертные слова: «Ох, как легко жениться и как трудно прожить вместе век! Сколько всепрощения надо внести в эту жизнь, — ох, сколько!»

Он отошёл от киота, открыл дверь и громко позвал сестру.

— Вот что, Анна, — сказал он, беря вошедшую за руку и усаживая с собою на диван. — Теперь я могу уже говорить спокойно. Её надо вернуть… слышишь, вернуть как можно скорее!

— Как же вернуть, ведь ты прочёл её письмо?

— Прочёл, и всё, что говорил тебе вчера, передумал. Я глубоко виноват перед нею, а если теперь дам ей погибнуть, то сделаю преступление. Из моей вчерашней исповеди не пришло тебе в голову, что моя жена больна?

— Больна?

— Ты следи за моей мыслью, разбери её. Ведь она девушка хорошей семьи, и хоть мать её умерла рано, у ней были тётки, бабушка, — в их семье ни одной разведённой. Когда я взял её, она была девушка чистая, религиозная, нежная и добрая.

— Да, ты так писал о ней.

— Ведь она любила меня.

— Любила?

— Да, и в этом я не мог обмануться! Как она встречала меня, как бросалась на шею, какие глаза у неё были, какие… — спазм сжал его горло. Он прошёл по комнате. — Всё это изменилось только с беременностью, мало-помалу, страданья сломили её, испугали и отдалили от меня, а я струсил и признал себя виноватым. Ты как женщина понимаешь, при чём тут я? Причина лежит в её слабой, может быть, не совсем нормальной организации. Но я, вместо того, чтобы растолковать ей это, склонил голову, дал в ней укорениться нелепому взгляду, что я виновник её страданий, и что она права, ненавидя меня за них. Тяжёлые роды окончательно пошатнули её. И вот тут-то, вместо того, чтобы увезти её в деревню, куда-нибудь к морю, окружить полным уединением и спокойствием, восстановить её силы и научить её любить ребёнка, я удалил девочку на край дома, чуть не прятал, чтоб только она не попадалась матери на глаза. А затем, едва оправившейся жене широко открыл доступ ко всяким светским удовольствиям, и всё молчал, скрывал и свою ревность, и своё бешенство за её кокетство. Да вот вчера сцена, которую я рассказал тебе, — вместо того, чтоб войти немедленно, дать ей пережить всё унижение женщины, застигнутой мужем в подобной позе, я сыграл комедию, предупредил их, а затем, чуть не насильно, увёз её с бала. Я убеждён, что она не верит в мою любовь, мало того, считает меня лицемером и трусом! Всё это я думал отрывками, в минуты просветления, я затем и вызвал тебя, чтобы ты по-женски, мягче объяснила ей. А вот теперь, пожалуй, именно этим я ускорил развязку, толкнул её на погибель.

Он вскочил с кресла, на которое было опустился на минуту, застонал и заметался как от физической боли.

— Чем я ногу помочь тебе? Что мне сделать? — Анна Сергеевна с глубокой жалостью глядела на брата.

— Её надо вернуть, Анна, вернуть во что бы то ни стало! Она должна очнуться, понять! Ей надо на руки положить Валю, её надо молить, просит, запереть! Словом, дать ей возможность одуматься, оценить, что она сделала. Если потом, ну хоть через полгода, она снова бросит меня, она сделает это сознательно, и я тогда страдать уж не буду.

Анна Сергеевна молчала. По какому-то странному, чисто женскому чувству, её оскорбляло, что брат страдает по бросившей его женщине. Беспощадная как и все к чужим ошибкам, она согласна была только с одним — вернуть бежавшую, но не для того, чтобы простить ей всё, а чтобы наказать, не дать насладиться тем счастьем, которого она искала. Она обдумывала, как приступить к делу.

— Поезжай к Веретьевой, сестра, спроси адрес, она должна знать всё. Поедешь, Анна?

— Попробую.

Анна Сергеевна вышла и через четверть часа, вся в чёрном, бледная, раздражённая поехала к Ольге Александровне.

Иван Сергеевич прошёл в детскую, осыпал ножонки Вали поцелуями и затем, проходя в свой кабинет, удивил всю прислугу, сделав спокойное распоряжение всем быть на месте, чтобы барыня, вернувшись, не нашла ни в чём беспорядка.

Веретьева сидела в «подводном царстве», как она называла свой будуар, но вид её был самый жалкий; не успев ни напудриться, ни причесаться, она, на настоятельное требование брата, очевидно, прямо с кровати перешла в кресло-раковину и своим обрюзглым, жёлтым и кислым видом скорее напоминала устрицу, чем наяду, какою воображала себя.

— Qu'est ce qu'il y a, Nicolas? On ne prend pas une femme au saut du lit pour cause affaire! Что надо? Опять деньги?

— Деньги всегда надо, но теперь не в них дело. Эта сумасшедшая Вавилова бросила мужа и убежала ко мне.

— Что? — Ольга захохотала. — Убежала к тебе? Когда? Вчера, пряно с бала?

— Хуже, сегодня прямо с кровати. Mais elle est plus interessante que toi. [4] 5

— Оставь глупости! — Ольга тревожно, близорукими глазами стала всматриваться в зеркало.

— Перестань, я дразню тебя, ты прелестна как Венера в гроте морском. Мари прилетела сегодня как сумасшедшая, задыхаясь, рыдая… Боже, как вы все женщины взбалмошны! Рассказывает, что муж выписал сестру, какую-то ведьму, которая советует чуть не избить её и связать для поощрения в супружеской верности. Ведь не мог же я прогнать её est puis elle est si jolie [5] такую красивую — фр. .

— Ничего не нахожу в ней особенного. Ну, а муж?

— Вот тут и вопрос! Мари говорит, что он не посмеет преследовать её!.. Что он трус и тряпка, в этом я убедился сам, целуясь с его женою чуть не перед его носом, но вопрос в том, даст ли он ей средства, если она потребует развод?