Михаил Кузмин - Стихи

– Тирли-тирлинда! я – Психея.
Тирли-то-то, тирли-то-то.
Я пестрых крыльев не имею,
но не поймал меня никто!
Тирли-то-то!

Полно бегать, мышонок мой!
Из-за реки уж кричат: «Домой!»

У платана тень прохладна,
Тесны терема князей, —
Ариадна, [57]Ариадна,
Уплывает твой Тезей!

Лепесток летит миндальный,
Цепко крепнет деревцо.
Опускай покров венчальный
На зардевшее лицо!

Не жалей весны желанной,
Не гонись за пухом верб:
Все ясней в заре туманной
Золотеет вещий серп.

Чередою плод за цветом,
Синий пурпур кружит вниз, —
И, увенчан вечным светом,
Ждет невесты Дионис.

Вот барышня под белою березой,
Не барышня, а панна золотая, —
Бирюзовато тянет шелковинку.
Но задремала, крестики считая,
С колен скользнула на траву ширинка,
Заголубела недошитой розой.

Заносчиво, как молодой гусарик,
Что кунтушом в мазурке размахался,
Нагой Амур широкими крылами
В ленивом меде неба распластался,
Остановись, душа моя, над нами, —
И по ресницам спящую ударил.

Как встрепенулась, как захлопотала!
Шелка, шитье, ширинку – все хватает,
А в золотом зрачке зарделась слава,
И пятки розоватые мелькают.
И вдруг на полотне – пожар и травы,
Корабль и конница, залив и залы,

– Я думал: «Вышьешь о своем коханном!»
Она в ответ: «Во всем – его дыханье!
От ласки милого я пробудилась
И принялась за Божье вышиванье,
Но и во сне о нем же сердце билось —
О мальчике минутном и желанном».

Стеклянно сердце и стеклянна грудь,
Звенят от каждого прикосновенья,
Но, строгий сторож, осторожен будь;
Подземная да не проступит муть
За это блещущее огражденье.

Сплетенье жил, теченье тайных вен,
Движение частиц, любовь и сила,
Прилив, отлив, таинственный обмен, —
Весь жалостный состав – благословен:
В нем наша суть искала и любила.

О звездах, облаке, траве, о вас
Гадаю из поющего колодца,
Но в сладостно-непоправимый час
К стеклу прихлынет сердце – и алмаз
Пронзительным сияньем разольется.

Любовь, о подружка тела,
Ты жаворонком взлетела,
И благостна, и смела,
Что Божеская стрела.

Теперь только песня льется,
Все вьется вокруг колодца.
Кто раз увидал Отца,
Тот радостен до конца.

Сонливые тени глуше…
Восторгом острятся уши,
И к телу летит душа,
Жасмином небес дыша.

О, Птолемея Филадельфа фарос, [58]
Фантазии факелоносный знак,
Что тучный злак
Из златолаковых смарагдов моря
Возносится аврорной пыли парус
И мечет луч, с мечами неба споря.

И в радугу иных великолепий,
Сосцами ряби огражденный круг,
Волшебный плуг
Вплетал и наше тайное скитанье.
Пурпурокудрый, смуглый виночерпий
Сулил магическое созиданье.
Задумчиво плыли
По сонному лону
К пологому склону
Зеленых небес.

Назло Аквилону
О буре забыли
У розовой пыли
Зардевших чудес.
Растоплено время,
На западе светел —
Далек еще петел —
Пророческий час…
Никто не ответил,
Но вещее семя,
Летучее бремя
Спустилось на нас.

К волне наклонился…
Упали ветрила,
Качались светила
В стоячей воде.
В приморий Нила
Священно омылся,
Нездешне томился
К вечерней звезде.

И лицо твое я помню,
И легко теперь узнаю
Пепел стынущий пробора
И фиалки вешних глаз.
В медном блеске парохода,
В винтовом движеньи лестниц,
В реве утренней сирены
Слышу ту же тишину.
Ангел служит при буфете,
Но в оранжевой полоске
Виден быстрый нежный торок [59]
У послушливых ушей.
Наклонился мальчик за борт —
И зеленое сиянье
На лицо ему плеснуло,
Словно вспомнил старый Нил.
Эта смелая усмешка,
Эти розовые губы,
Окрыленная походка
И знакомые глаза!
Где же море? где же фарос?
Океанский пароходик?
Ты сидишь со мною рядом,
И не едем никуда,
Но похоже, так похоже!
И поет воспоминанье,
Что по-прежнему колдует
Афродитина звезда.

Наполнен молоком опал,
Залиловел и пал бесславно,
И плачет вдаль с унылых скал
Кельтическая Ярославна.

Все лодки дремлют над водой,
Второй грядою спят на небе.
И молится моряк седой
О ловле и насущном хлебе.

Колдунья гонит на луну
Волну смертельных вожделений.
Grand Saint Michel, protége nous! [60]
Сокрой от сонных наваждений!

Медлительного Минчо [61]к Мантуе
Зеленые завидя заводи,
Влюбленное замедлим странствие,
Магически вздохнув: «Веди!»

Молочный пар ползет болотисто,
Волы лежат на влажных пастбищах,
В густые травы сладко броситься,
Иного счастья не ища!

Голубок рокоты унылые,
Жужжанье запоздалых пчельников,
И проплывает тень Вергилия,
Как белый облак вдалеке.

Лети, лети! Другим водителем
Ведемся, набожные странники:
Ведь ад воочию мы видели,
И нам геенна не страшна.

Мы миновали и чистилище —
Венера в небе верно светится,
И воздух розами очистился
К веселой утренней весне.

Лунный свет на Колизее
Видеть (стоит una lira [62])
Хорошо для forestieri [63]
И скитающихся мисс.
Озверелые затеи
Театральнейшего мира
Помогли гонимой вере
Рай свести на землю вниз.

Мы живем не как туристы,
Как лентяи и поэты,
Не скупясь и не считая,
Ночь за ночью, день за днем.
Под окном левкой душистый,
Камни за день разогреты,
Умирает, истекая,
Позабытый водоем.

На площадке пляшут дети.
Полон тени Палатин.
В синевато-сером свете
Тонет марево равнин.
Долетает едкий тмин,
Словно весть о бледном лете.

Скользкий скат засохшей хвои,
Зноя северный припек.
В сельской бричке едут двое,
Путь и сладок, и далек.
Вьется белый мотылек
В утомительном покое.

Умилен и опечален,
Уплываю смутно вдаль.
Темной памятью ужален,
Вещую кормлю печаль.
Можжевельника ли жаль
В тусклом золоте развалин?

Любовь чужая зацвела
Под новогоднею звездою, —
И все ж она почти мила,
Так тесно жизнь ее сплела
С моей чудесною судьбою.

Достатка нет – и ты скупец,
Избыток – щедр и простодушен.
С юницей любится юнец,
Но невещественный дворец
Любовью этой не разрушен.

Пришелица, войди в наш дом!
Не бойся, снежная Психея!
Обитель и тебе найдем,
И станет полный водоем
Еще полней, еще нежнее.