Михаил Салтыков-Щедрин - Невинные рассказы

Коля, мой друг! не отплясывай так бойко казачка, ибо ты не будешьсоветником питейного отделения! Скоро придет бука и всех советников оставитбез пирожного! Но ты, быть может, думаешь, что ум человеческийизобретателен, что он и из патентов пирожное сделать сумеет – о, в такомслучае веселись, душа моя! отплясывай казачка с свойственною твоим летамбеспечностью и доверчиво взирай на будущее! Ляля, милый мой ребенок! Нескругляй так своих маленьких ручек, не склоняй так кокетливо головушку направую сторонушку, не мани так мило Митю Прорехина, ибо Митя не будетвице-губернатором! Скоро придет бука, и всех вице-губернаторов упразднит заненадобностью! Но, быть может, ты думаешь, что не в названье сила, что неисчезнет с лица земли русской чернилоносное чиновническое воинство, – о, втаком случае, мани, мани Митю Прорехина! ибо не малым будет он в этомвоинстве архистратигом!

– Принесли? – спрашивает между тем Наденька у Кобыльникова, который, пунцовый как вишня, стоит перед нею, переминая в руках шляпу.

– Я-с, Надежда Ивановна… я-с… я начал, но еще не окончил, – заикается Кобыльников.

– А я так думаю, что вы только похвастались, что умеете стихи писать!

И Наденька порхнула от него, как птичка.

– Я, Надежда Ивановна, много уж написал, – умолял вслед ей Кобыльников.

Но Наденька была уже далеко и щебетала, окруженная своими подругами.

– Ах, дай поскорее! – умоляла Нюта Смущенская.

– Mesdames! мы уйдем читать в спальную! – говорила Настя Поплавкова.

– Нечего читать! он только похвастался! он совсем и не умеет писатьстихи! – отвечала Наденька голосом, которому она усиливалась сообщитьравнодушный тон, в котором слышалась, однако ж, досада, – mesdames, мы егоне будем принимать сегодня в наше общество!

В это время Кобыльников приблизился.

– Наденька! – сказал он умоляющим голосом.

Наденька вскинула головку и взглянула на него так гордо, что бедныйпоэт внезапно почувствовал себя глупым.

– Вот еще новости! – сказала Наденька, и притом так громко, чтоКобыльников осмотрелся во все стороны и не на шутку струсил, чтобвосклицания этого не услышал папа Лопатников.

После того вся юная компания порхнула в другую комнату, оставивКобыльникова окончательно убитым.

– Какой он, однако ж, жалкий! – заметила при этом Нюта Смущенская.

– Вот еще, жалкий! хвастун – и больше ничего! – хладнокровно ответилажестокосердая Наденька.

Кобыльников стоял словно обданный холодной водой. На душе у него былосмутно и пусто, и как на смех еще подвернулись тут два скверные и глупыестиха:

Ничто меня не утешает, Ничто меня не веселит… -

которые так и жужжали, словно неотвязный комар, в ушах его.

"Что за проклятый вечер! Сначала эта рифма подлейшая, а теперь вот иеще какая-то мерзость лезет!" – подумал Кобыльников и даже сгорел весь отстыда.

А вечер между тем шел своим чередом.

Папа Лопатников без трех обремизил статского советника Поплавкова, несчастие которого до такой степени поразило присутствующих, что все, дажеиграющие, как-то сжались и притихли, как бы свидетельствуя этим скорбныммолчанием о своем сочувствии к великому горю угнетенного многочисленнымсемейством мужа. Поплавков сидел красный как рак и как бы не понимал, чтовокруг него происходит; даже ремиза не ставил, а бессознательно чертилпальцем по столу какую-то необыкновенную цифру. Супруга же его, заглянув вкомнату играющих, тотчас повернула налево кругом и сказала во всеуслышание:

– А мой дурак только и дела, что проигрывает!

Дети шумели и волновались: Митя Прорехин доказательно убеждал ВасюЗатиркина отдать ему свою долю орехов, приводя в основание такой резон, чтоу того, кто кушает много лакомства, делаются со временем соломенные ножки. Маня Кулагина упрашивала братца Сашу представить, как у них на двореиндейские петухи кричат: "Здравия желаем, ваше благородие!" Сеня Порубин, мальчик горбатенький и злющий, как бы провидя, что происходит в душеКобыльникова, подбегал к нему и начинал задирать насчет отношений его кНаденьке, причем позволял себе даже темные намеки относительно каких-тоинтимностей, будто бы существовавших между Наденькой ипервоклассником-гимназистом Прохоровым, который в это самое время забился вугол и, видимо, наслаждался, ковыряя в носу. И Кобыльников никак не могпоймать Порубина, чтоб надрать ему хорошенько уши, потому что скверныйчертенок, произведя ехидство, ускользал из рук его, как змея.

Наденька то и дело порхала по комнате и, как нарочно, смеялась иболтала с особенным увлечением именно в то время, когда проходила мимоогорченного поэта. Злую мысль внушил Кобыльникову Сеня Порубин.

– Еще бы не быть веселой, когда душка Прохоров здесь! – процедил онсквозь зубы в одну из минут, когда Наденька была близко него.

Наденька вспыхнула и как будто оступилась.

– Вы это что говорите? – спросила она, останавливаясь перед ним.

– Ничего; я говорю, что не мудрено, что некоторым людям весело: душкаПрохоров здесь! – глупейшим образом настаивал Кобыльников, поигрываяключиком от часов.

– Я надеюсь, однако, что от этой минуты между нами все кончено? – сказала Наденька и тотчас же удалилась.

– Это как вам угодно-с, – говорил вслед Кобыльников, – конечно, сомной расстаться что же значит, когда есть в запасе душка Прохоров!

Обида эта глубоко уязвила крошечное сердце Наденьки, тем болееуязвила, что в упреке Кобыльникова была некоторая доля правды. Действительно, был короткий промежуток времени, но очень, впрочем, короткий, когда Наденька увлекалась Прохоровым. Слишком рано развитыйребенок, она уже мечтала о чем-то; она украшала Прохорова различнымидостоинствами и добродетелями, которые создавало ее детское воображение; она любила уединяться с ним и с большою важностью говорила ему: "Теперь, Прохоров, потолкуемте о вашем будущем!"

Но Прохоров любил только ковырять в носу и говорил с увлечениемединственно о лакомствах, потому что в душе был великий и страстный обжора. Увлечение Наденьки скоро прошло: она была даже убеждена, что никто ничегоне заметил… и вдруг!! Наденька бегала около елки, суетилась и болтала безумолку, но сердце ее работало. Среди начатой фразы она вдруг почувствовала, что нечто теснит ее грудь, что нечто жгучее подступает к ее глазам. Онавырвалась из толпы и убежала во внутренние комнаты.

Кобыльников все это видел, но ничего не понял. Он видел, что Наденькавесела, и понял только то, что у Наденьки, должно быть, башмачокразвязался, если она стремительно убежала.

А Наденька между тем, уткнувшись в подушку, обливала ее горячимислезами. И чем обильнее лились эти слезы, тем мягче и легче становиласьсамая обида, вызвавшая их, тем назойливее и назойливее смотрелось в душуиное чувство, чувство, которое в одно и то же время и заставляло ныть еебедное сердце, и проливало в него целые потоки радости и успокоения.