Петр Проскурин - В старых ракитах

Он натолкнулся затылком на что-то теплое, это были руки жены...

- Что ты, Вась, ждали ведь, - приглушенно и как-то буднично сказала она и помогла ему встать.

Василий качнулся, слабость была во всем теле, и в ушах назойливо звенело.

- Три часа ночи-то, самая глухота, - опять почти шепотом сказала Валентина, слегка всхлипнула, подошла к постели и как-то очень просто выладнала голову покойной, избегая вглядываться в полуприкрытые стекленевшие глаза, закрыла их легким движением пальцев, затем подвязала платком челюсть. Она еще свела на грудь высохшие, почти неслышные руки свекрови и связала носовым платком большие пальцы обеих рук, чтобы они не разъезжались. Василий смотрел на жену во все глаза, затем, вздрогнув, опять почувствовал, что в голове плывет, и хотел открыть форточку.

- Не надо, подожди, нельзя пока, - остановила его жена, и он не стал спрашивать, почему нельзя и откуда она знает, что нельзя. - Еще душа с телом не разошлась, она еще нас слышит...

"Экую чепуху городит баба", - подумал Василий, но чтото в ее словах как бы осветило все по-иному, комната, давно не проветриваемая (мать всегда боялась простуды), была знакома до мельчайшей подробности, но теперь, после слов Валентины, что-то неуловимо изменилось вокруг, словно чей-то тихий вздох опять потряс всю душу Василия, и только теперь он понял, что матери уже нет и никогда больше не будет, и он уже не услышит ее плавной, слегка медлительной речи, и его больше не остановит ее взгляд, если случится впасть в полный раскрут, что-то опять сверкнуло и простонало в душе, и он, сдерживая непрошеные слезы, торопливо вышел в другую комнату, затем на кухню, сел к столу, тяжело опустив голову на руки. Скоро подошла и Валентина, села напротив, он видел ее уставшее лицо, не отдохнувшие после работы глаза.

- Ну вот, теперь хоронить надо, - сказала Валентина. - Поди, рублей пятьсот уйдет, а надо.

- Надо, - согласился Василий, совершенно отчетливо понимая, о чем сейчас думает жена и что хочет сказать дальше.

- Какая разница, где лежать после смерти, - услышал Василий далекие и какие-то бесцветные слова, но он был так опустошен, что не смог даже возмутиться. - Ты, может, Вась, выпьешь? Да, может, поспишь, а то с утра делов при,валит...

- Если есть, выпью...

- Есть.

Василий не заметил, откуда и как перед ним появилась непочатая пол-литровая бутылка, стакан и тарелка с солеными огурцами.

- Еще стакан-то поставь, - сказал Василий, ловко скручивая с головки податливую фольгу и вспоминая то время, когда такие бутылки закупоривались самыми настоящими пробками и мужики в Вырубках ловко выбивали их ладонью в донышко.

- Да я не буду, Вась, - стала отказываться Валентина, - а то на ходу так и свалюсь...

- Поставь, - потребовал Василий, хмурясь, и Валентина, быстро взглянув на него, добыла из настенного шкафчика еще один стакан и осторожно, без стука, поставила на стол. Василий налил себе почти вровень с краями, а ей с четверть стакана, молча глядя друг другу в глаза, они выпили, а Валентина, отщипывая от хлеба кусочек мякиша, задумчиво покачала головой.

- Уросливый же ты, Вась, - сказала она даже с какойто ласковостью в голосе. - Я-то все вижу, все у тебя в глазах-то стоит. Ну что ты на меня-то ожесточился? Я, что ли, твой главный враг на земле? Эх, Вась, Вась... О семье же?

думаю да о сыне... Ну, повезешь в Вырубки, за триста верст, считай, ну и выйдет рублей на триста сверх... А где их взять?

А у тебя сын через полгода домой явится в одной шинелишке, ему и костюм надо, и куртку какую-нибудь, и туфли - в институт ведь хочет парень поступать... Вот тебе и думай как хочешь...

- В кассе взаимопомощи завтра возьму... может, рублей двести и дадут.

- Дадут, отчего же, - согласилась Валентина. - Так их все одно потом отдавать.

- Обещался же, - Василий, после водки всегда мягчавший, как-то даже несколько виновато взглянул на жену, словно ожидая от нее совсем иных слов, которые должны были убедить его окончательно.

Валентина лишь покачала головой, сейчас ей от усталости не хотелось спорить и что-то доказывать.

- Дорога какая сейчас? - неожиданно спросила она. - Пока ты до своих Вырубок доберешься, всю душу в лохмотья расшибешь. А там и могилы некому будет вырыть, вон четыре бабки на весь поселок остались.

- А никто тебя с бабками не просит, - все еще вяло отмахнулся Василий. - Сам довезу, сам вырою. Тоже, нашла чем пугать.

Теперь он достаточно твердо смотрел на жену, и в серых глазах у него постепенно проступала какая-то льдистость, Валентина хотела было убрать бутылку со стола, но он не дал, налил себе еще, выпил, уже не приглашая жену, теперь с ним бесполезно было говорить, и она подумала, что сегодня ей, видать, даже немного не удастся вздремнуть, и пожалела, что сына сейчас нет с ними. Василий сына всегда слушался, уважал за добрый и ровный норов, за то, что сын хорошо закончил школу, тут же Валентина с горечью подумала о том, что сын мог бы сейчас, повези ему, быть и в институте, и расстроилась.

- Василий, - все еще надеясь повернуть ход событий в иную стезю, Валентина даже подлила мужу в стакан, - может, Ванюшке сообщить, может, его отпустят хоть на пяток дней? Бабушка родная все-таки.

- Если отец или мать-отпускают, - сказал Василий. - А так-не-е, не вырвешь.

- Лег бы ты, Вась.

- Успею, належусь, - мотнул тяжелой головой в сторону покойной матери Василий. - Придет время, все належимся...

-Да уж, - неопределенно согласилась Валентина. - Может, кто потом и вспомянет и могилку-то наведает... а там будешь лежать, так никто и в самый великий праздник нe вспомянет...

- Как так? - насторожился Василий, ожидая от жены нового подвоха и уже заранее готовый отвести любые ее слова и доводы.

- А так, отвезешь ты мать в Вырубки, ну а дальше?

Думаешь, так и наездишься за триста-то верст? Ну ты, может, раз в год и выберешься, а Иван? Ему когда? А уж твои да мои внуки - и вовсе не говори, вот и получается...

От растерянности Василий выплеснул в себя остаток водки, жарко выдохнул воздух, похрустел огурцом и промолчал. Наутро, после короткого сна, весь помятый, неприятный-сам себе, уже полностью согласный с женой и даже похваливая ее за умный совет, он отправился хлопотать о всякой-разной всячине, которой вдруг оказывается чересчур много в любом просвещенном государстве, в том числе и в нашем, если человек, не предупредив никого хотя бы за несколько дней, взял и отправился в невозвратные для себя дали, как это и положено ему от природы. Неожиданно оказалось, что необходимо немало поволноваться, побегать, чтобы получить различные справки, и когда (Василий даже не помнил, в каком из нудных и дотошных учреждений) лысенький, с невзрачным маленьким личиком человечек потребовал от него паспорт матери, Василий безнадежно развел руками, в то же время чувствуя, что у него начинают подергиваться брови.