Василий Брусянин - Облетели цветы, догорели огни

И вот, вся комедия кончена, они связаны. Их вдвоём все теперь только и замечают, их даже посадили рядом! «Какое мещанство!» — подумал он и посмотрел на мать и на дядю, который, приняв близкое участие в торжестве, непременным условием поставил, чтобы весь церемониал свадьбы проделался по обычаям старины. И ему порою казалось, что всё сделалось так, как хотели и этот почтенный заслуженный дядюшка и мать: захотели они — и ему понравилась она, теперь его молодая жена, и были минуты, когда он уверял себя, что полюбил её, даже больше — любит её давно… Но вот гости разъехались, и они остались вдвоём, и ему показалось, что только в этот момент он и разгадал загадку, какую задала ему судьба.

Утром он проснулся рано с какой-то тупой болью в голове. В спальне стоял сумрак, благодаря тяжёлым портьерам на окнах, как в склепе было темно и душно и под штофным балдахином над их постелью… В сумраке он рассмотрел «её» тонкую фигуру под атласным одеялом: голова её, всё ещё украшенная цветами, была закинута за край подушки, одна рука была вытянута вдоль бедра, а другой она как будто старалась схватить что-то. Он словно испугался этого жеста, отошёл от постели и накинул на себя халат.

В кабинете, куда он вышел, было светло. Он закурил сигару и хотел было опуститься на оттоманку, но потом быстро переменил своё решение. Он точно с испугом посмотрел на эту оттоманку, где теперь лежал лиф роскошного венчального платья жены, вспомнил, что это он вчера положил его здесь, когда они были вдвоём… В памяти всплывали подробности их первого свидания наедине, но он словно старался отогнать эти воспоминания, и в этом помогала та же память.

Ему припоминалась их большая гостиная, озарённая дневным светом, в углу белели под скатертями столы, составленные покоем, на них вазы с цветами; припоминалась ему и Надя с красной розой в прядях волос… Потом она так беспомощно склонилась ему на плечо, и он целовал её, а она отвечала жгучими поцелуями…

Он вышел в гостиную и осмотрелся. Неуютной показалась она ему в полумраке, неприбранная и с тяжёлым удушливым воздухом. Он прошёл мимо столов, беззвучно ступая мягкими туфлями, подошёл к одному из окон и, откинув тяжёлую драпировку, опустился в кресло. Тюлевая занавесь застилала от него свет дня, и он с сердцем отдёрнул её в сторону.

Полоса света, немного ярче общего фона, лежавшего на полу и на обстановке комнаты, вползла в окно и упала на стол с вазами, где всё ещё пестрели цветы… Ночью здесь так много было людей; они говорили, смеялись, поглотили весь чистый воздух, и, разъехавшись по домам, развезли с собою запах цветов — и они увяли и склонили красивые головки…

Он посмотрел на цветы. Поблекшие, при скудном свете сумрачного дня, они перестали казаться ему красивыми, и он отвернулся и посмотрел в окно. Прямо виднелись ряды окон домов на противоположной стороне улицы, над кровлями висело туманное хмурое небо…

1904

С. Я. Надсон «Умерла моя муза!.. Недолго она…». Прим. ред.