Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа (Книга 2)

И только одна мысль заставляла его цепляться за постылую жизнь - то, что, расставшись с этим светом навеки, он никогда уже не увидит улыбки своей Клавдии. Растоптанный, растерявший свои силы, достоинство и мужество, губернатор все еще любил Клавдию всей измученной душой, и это была единственная ниточка, удерживавшая его на краю пропасти.

Только подумав о ней, он вспоминал, что еще не потерял той огромной власти, которую предоставляли ему эполеты и должность повелителя целого края; только тогда он ощущал, что не имеет права на бездеятельность и уныние.

Неужели Клавдия оставит его в тот грозный час, когда придет неминуемая расплата?

А ведь все будет скромно и буднично, безо всякой помпы. Генерал-губернатору доложат в один прекрасный - или несчастный день, что к нему прибыл из Петербурга чиновник для особых поручений с ответственным заданием.

- Проси! - скажет губернатор, уже чувствуя сердцем, что пришло оно, то самое.

У приезжего будет суровое лицо человека, привыкшего решать судьбы людей и делать это не дрогнув душой.

- Как вы объясните, что происшествие в дубовой роще имело место как раз после вашего прибытия в Гёрус, генерал?

- Увы! - только и сможет ответить губернатор, разведя руками.

- Вы хоть знаете, кто убийца?

- Думаю, что этот негодник Гачаг Наби... Следователь покачает головой с сомнением.

- А если это так, почему он до сих пор не изловлен?

- Леса и горы здесь против нас...

- Значит, вы сумели восстановить против себя даже природу! Генерал разведет руками, а следователь посмотрит с сомнением.

- А знали вы содержание донесений, которые посылал в Петербург тот, кого вы не смогли уберечь?

- Нет, конечно...

Следователь снова посмотрит недоверчиво:

- И не догадываетесь?

- Нет.

- Ив голову вам не приходило, что там могут быть строки, осуждающие вашу систему ведения дел?

- Более того, обвиняющие вас в преступной халатности?

- Я мог это предположить, но...

- Это уже хорошо. Это уже почти признание, - впервые улыбнется следователь.

- Значит, его смерть вам на руку?

- Отнюдь! - голос генерал-губернатора звучит вполне естественно, но в нем не хватает каких-то убедительных ноток. - Ведь столько хлопот и неприятностей...

- Ну, что это за мелочь по сравнению с тем облегчением, которое испытываешь с гибелью нежелательного свидетеля, а, генерал?

Генерал начнет мяться и мямлить, мутная пелена пойдет перед глазами. Он уже и сам не вполне понимает, кто убил соглядатая и не по его ли воле это случилось. Опытному собеседнику нетрудно понять состояние допрашиваемого.

- Не упрямьтесь, генерал, облегчите душу чистосердечным признанием. Это всегда позволяет вздохнуть полной грудью...

Соблазн так велик, так манит возможность впустить глоток свежего воздуха в задыхающуюся грудь.

- Да, да! Пишите! - говорит генерал воображаемому строгому судье. Записывайте. Офицер, посланный его величеством, был убит в дубовой роще именно по моему распоряжению. Потому убийство последовало непосредственно за моим прибытием в Гёрус.

И действительно приходит минутное облегчение. Благословенна слабость, если она может дать передышку страдающей душе!

- Записываю, - сухо говорит следователь и, действительно, склоняется над бумагами. - Прошу привести доказательства... Снова ком в губернаторском горле.

- Какие доказательства?

- По закону Российской Империи осужден за убийство может быть только тот, против которого имеются неопровержимые доказательства. То же относится и к обвинению по подстрекательству к убийству.

- Что вы меня терзаете, ведь есть мое добровольное признание!

- Этого недостаточно. Потрудитесь уточнить имена, фамилии, подробности.

На это усилие у губернатора уже не будет сил. Он молча посмотрит в окно на вершины зангезурских гор и вдруг увидит устремившийся в равнину стремительный селевой поток, сметающий все на своем пути. Начавшись в русле горного ручья, поток будет вспухать и вздыматься, подступая к окнам.

Генерал встанет и движением руки, с видимым облегчением, откроет створку окна, впустив в комнату рычанье бешено несущихся вод, которые через секунду уже хлынут неудержимо через подоконник.

Тут губернатор очнулся от очередного страшного сна. Но - странное дело! Желая утонуть - он не утонул, жаждущий уйти из жизни - он вдруг испугался смерти.

Неисповедимы пути твои, господи.

Глава шестьдесят четвертая

Над старой гёрусской тюрьмой в эти дни стоял немолчный звон цепей. Тюремщики не знали покоя. Они проверяли все кандалы и колодки у тех, кто уже подолгу томился в оковах; тому, кто еще не испил эту горькую чашу, пришлось к ней приобщиться.

А стражников, бдительно несущих службу как у стен тюрьмы, так и в ее пределах, - сосчитать было невозможно. Откуда столько согнали? Где они раньше были, крысы тюремные, в каких норах?

Тем узникам, кто пытался протестовать или добиваться справедливости, объяснили строго - сейчас здесь, в Гёрусе, большое начальство, сам его превосходительство генерал-губернатор, который к тому же крайне разгневан. Потому - любое неповиновение будет пресекаться на корню. Тот, кто вздумает бунтовать, не только на свою голову навлечет самые суровые кары, но и тех, кто сидит рядом, в той же камере - спуску никому не дадут, не разбирая правого и виноватого. Потому надо сидеть смирно и богобоязненно, не кричать, не стучать в стены, не буйствовать, потрясая своими цепями вопреки голосу рассудка - не безумствовать, как молодой бык безумствует, первый раз почуяв путы! Так, например, как это было в тот злосчастный день, когда Гачаг Хаджар кто-то из начальства назвал "драной черной кошкой..."

Иначе - напрасно матери, сестры и жены будут годами глядеть из-под руки на пыльную дорогу, надвинув на лоб черный платок печали - никогда им не увидеть больше своих братьев и сыновей, не внявших вовремя голосу рассудка.

Да и то сказать - что за край этот крохотный Зангезур? Так, родинка на громадном теле империи! Даже не родинка - а прыщ! Всего - ничего! И столько беспокойства вокруг.

И начинают из уст в уста, от одного заключенного другому, ползти вполне достоверные тревожные слухи: что, говорят, из самого "Фитильберга", то есть Петербурга, от императора! - прибывает гонец за гонцом со строгим наказом: так проучить дерзких зангезурцев, чтобы и детям и внукам через сто лет неповадно было бы!

Что греха таить - не у каждого хватило мужества устоять перед лицом столь грозной опасности. Многие начали ворчать, дескать, что же, пропадать нам теперь из-за каких-то бандитов! Подумаешь, Гачаг Хаджар, Гачаг Наби!

Они не поделили чего-то с властями - так пусть сами и расхлебывают. Подумаешь, большая заслуга - выпустить острым лезгинским кинжалом кишки в укромном месте зазевавшемуся офицеру! Одним больше, одним меньше... А их на земле нашей тьма, тьма и осталась. Кому же на пользу эта лихость?