Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа (Книга 2)

Да вот так, господа хорошие. Секли мужика триста лет? Секли.

По собственным землям с плетьями, ружьями, а то и пушками хаживали? Было. На пожизненную в Сибирь за малую вину слали? Слали.

Вот и ответ.

Нельзя, конечно, сказать, что Гачаг Наби знал историю Российской Империи, что он разбирался в сути происходящих глубинных процессов. Но он хорошо знал, что под солдатскими гимнастерками можно разыскать такие же верные и добрые сердца; такие же, какие бьются за газырями черкесок его храбрых удальцов.

Конечно, казаки - это было дело другое. Казаки были жестоки, упрямы и не знали сострадания к инородцам. Но и среди них последнее время стали появляться такие, которые задумывались перед тем, как обагрить лезвие дедовской шашки кровью ни в чем не повинных горцев.

Да что говорить? Среди его удальцов тоже было немало перебежчиков из вражеского стана. А разве появление в лагере гостей из Петербурга и Тифлиса не говорит о том, что многое меняется в этом мире, и меняется в нашу пользу?

Каждый настоящий народный вождь познает рано или поздно эту великую истину - не погоны на плечах и не цвет глаз разделяют людей. Когда великий Пугачев бродил свободный и непобедимый по необъятным просторам России, то и под его началом было много тех, кто годами тянул лямку воинской службы в царской армии. Без них, пожалуй, он не одержал бы ни одной своей большой победы!

Конечно, если бы не петербургские соратники, Ало-оглы о Пугачеве ничего не знал бы, но бесконечными вечерами какие только не шли разговоры! И о декабристах рассказывали, и о великом поэте Некрасове, который тоже за бедных... Новый мир открывался перед Гачагом Наби в этих рассказах. Он начинал понимать, что рассеянные по всей стране такие же борцы за справедливость, как и он сам, не случайные одиночки - а первые бойцы, принявшие из рук тех, кто был раньше, - знамя борьбы за свободу. Ало-оглы прозрел. Появилась убежденность и уверенность в правильности выбранного пути. Но при этом Наби оставался сам собой, то есть стремительным и мощным барсом, умеющим подстеречь и выследить добычу и перебить ей хребет в неотвратимом стремительном броске. И отказаться от своих привычек одинокого горца, привыкшего полагаться, в первую очередь, на силу своих рук и быстроту своих ног, - Гачаг Наби никак не мог. Помимо всего, следует сказать прямо - дерзкие вылазки, где нужна недюжинная смелость и где риск на грани безумия - доставляли ему огромное удовольствие. Он знал, что никому не сравниться с ним, когда дело дойдет до схватки. И потому он должен был освободить Хад-жар из каземата сам.

В тот день Ало-оглы неторопливо подошел к выходу из Черной пещеры. Велел позвать братьев - Мехти и Тундж Вели. Кроме того, велел накрыть стол.

Когда братья пришли, то все трое молча сели вокруг разостланной скатерти. Молча ломали руками душистый чурек, отщипывали куски белого остро пахнущего овечьего сыра, рвали крепкими зубами вареную телятину. Ружья их лежали во время трапезы на коленях, кинжалы свисали с узорных, украшенных серебром поясов. Пили все трое из одной медной чаши студеную родниковою воду, также молча передавая ее по кругу. Не прекращая шумно ^жевать, Гачаг Наби размышлял о том, что час пробил. Он уже вконец изнурил себя колебаниями и поиском решения. Все, что можно - продумано и переговорено, дальше тянуть некуда. Пора действовать.

Битва не знает жалости. Кто окунулся в ее вихрь, тот уже решил свою судьбу. Ему предстоит или победить, или умереть. Третьего не дано. Убегая споткнешься. Повернешься к врагу спиной - получишь смертельный удар, от которого невозможно защититься... Хуже нет, чем оказаться поверженным и ждать, когда тяжелый сапог врага наступит тебе на шею, а его острый кинжал наполнит невыносимой болью одну за другой твои теперь уже пустые глазницы. Потом враг вырвет у тебя язык и последним ударом выпустит душу из уже обескровленного и опозоренного тела...

Нет уж. Сражаться надо до конца, не щадя ни себя, ни того, кто рядом. Дерись до последней капли крови! Тогда многие поколения будут помнить, что герой умер смертью храбреца, поверженного превосходящей силой. Это не смерть, это жизнь в памяти людей! А истинная смерть - если ты, смалодушничав, будешь обнимать сапоги врага, умоляя о пощаде.

Если ты готов умереть - значит, ты сумеешь выжить. Так говорила Гачагу Наби вся многовековая мудрость предков, так говорил ему и его собственный жизненный опыт. Итак - вперед!

Он встал на ноги - и все увидели его преображенным. Движения стали скупыми и ловкими, словно он и впрямь превратился в барса; глаза блистали.

Конечно, он предпочел бы сейчас ощутить на своем лице горячее дыхание настоящей битвы; конечно, он хотел бы обнять гибкую шею верного Бозата, прежде чем взлететь в седло... Ах, какой это конь! Это друг - верный, нежный и умный! И преданный до конца! К слову - никогда, ни в какой ситуации не бросал Гачаг Наби поводья, доверяя решения Бозату - мол, скачи, друг! Вывези меня куда сможешь! Нет, в самую тяжелую минуту Гачаг сам направлял полет оседланной им серой стрелы. Но - конь чутче ощущал опасность и не раз предостерегал бесстрашного седока, прядя беспокойно шелковым ухом или закидывал в беспокойстве маленькую гордую голову!

Конечно, когда Гачаг Наби посылал в галоп Бозата и появлялся неожиданно из-за угла на узкой горной тропе и в руке его плясало верное ружье, а серебряные галуны на плечах играли и посверкивали, когда зычный голос храбреца издавал воинственный крик, от которого и камни содрогались в ужасе, - конечно, тут никто не мог устоять...

Однако в этот раз ни Бозат, ни ружье, ни устрашающий вопль - ничто не могло помочь Ало-оглы в задуманном. И пора рассказать, что именно он затеял.

Гачаг Наби решил сам проникнуть в каземат.

Во-первых, необходимо было посчитаться с Татарыбеком, великаном-тюремщиком, подлость которого была еще более редкой и поразительной, чем гигантский рост и исполинская сила; заодно и фельдшера следовало припугнуть - ибо, как говорила молва народная, оба эти умельца - одного поля ягоды. У обоих руки в крови невинных жертв, а души - чернее пропасти у входа в ад. Если аллах позволит, следовало бы отправить этих палачей одного за другим вдогонку за тем, кого называли "оком государевым", чтобы они встретились на дороге в преисподню...

Пусть там, на этой давно их ждущей дороге, они припомнят всех тех, кого они лишили жизни, достояния и чести за долгие годы, пока наша терпеливая земля носила их на себе.

Во-вторых, необходимо встретиться с генерал-губернатором. Не в его, уставленных подарками от верноподданных, покоях, а под мрачными сводами тюрьмы, потому что здесь и разговор по-иному пойдет...

Гачагу Наби предстояло одеться в неприметную одежду стражника Карапета и стать неузнаваемым. Эта мерзкая казенная форма должна послужить ему как бы шапкой-невидимкой. Белая холщовая рубаха-гимнастерка навыпуск - самая важная часть этого дурацкого наряда. Потому что в рукаве ее всего удобнее спрятать любимый лезгинский клинок. О, этот кинжал многого стоит! Он не мечет громы и молнии, как верное ружье джигита, не пугает врага, как кривая шашка, высоко занесенная в не знающей пощады руке, но он настигает жертву точно и неотвратимо, так, что и вскрикнуть та не успеет, разве что испустить слабый стон, медленно сползая на пол по холодной каменной стене, после себя оставляя на ней широкую полосу дымящейся крови.