Натиг Расул-заде - Человек из хора

Жизнь его, если не считать пока не очень чувствительных и болезненных выпадов жены, стала еще более беззаботной, потому что теперь было кому о нем заботиться. Кроме того, не забудьте - ежевечернее совокупление, что не маловажно. Одним словом, он продолжал порхать по жизни, мало о чем думая, продолжал относиться несерьезно ко всему, что не касалось его профессии. Однако вышеупомянутые регулярные соития привели к неизбежному увеличению семьи, что немало удивило М3К; он-то всерьез над этим не задумывался, верно, полагал, что детей в самом деле приносят аисты, и если такого аиста хорошенько попросить, он не станет беспокоить. Тут, разумеется, за М3К взялись всерьез, и он не на шутку перепугался, но продолжал еще кое-как держаться, можно сказать, из последних сил, пока не замаячил на горизонте второй крикун, который был произведен благополучно на свет божий в какой-то степени даже назло папочке-попрыгунчику, чтобы раз и навсегда заземлить его и прекратить его никчемные витания в облаках. Но тут уж за него принялся сам тесть, и не прошло и нескольких месяцев, как М3К пребывал уже в новом качестве, с болью в сердце был оставлен любимый хор, и теперь по утрам за М3К заезжал обшарпанный "москвич", возивший новоиспеченного инспектора по разным там детским площадкам, аттракционам, каруселям, коих в большом городе было великое множество, пригодность которых к дальнейшей эксплуатации и безопасность оных для детей и проверял инспектор М3К, а заодно, жутко краснея во всех этих теплых местечках, принимал в карман. Поначалу М3К вздумал было протестовать с непривычки, но, напоровшись на изумленное выражение лица дающего, спохватился, что, видимо, делает что-то не так. Потом постепенно привык, конечно, но краснеть не перестал. Дома, по вечерам, вынимая из карманов пригоршнями заработанные мятые бумаженции, к которым не испытывал ни любви, ни уважения, он видел, как радостно расцветает лицо жены. Она-то, конечно, знала цену деньгам и заранее распределяла, куда и сколько из принесенных М3К, он же, напротив, оставался мрачен. Пребывал в угнетенном состоянии духа. Часто снились сны, милые, светлые, путаные сны про покинутый хор. Он, ликуя душой, поет в хоре, поет, словно в бане парится, физически ощущая, как выходит из него вся дрянь, накопленная за то время, когда он не пел, поет самозабвенно, прикрыв глаза от удовольствия, ощущая явственно, как тоненький, но очень необходимый родничок его голоса гармонично вливается в реку голосов хора; прекрасно слаженный и такой родной хор, но тут вдруг он начинает пока еще смутно чувствовать что-то неладное, в воздухе пахнет бедой, открывает глаза, так и есть - декольтированные, в складках избыточной плоти женщины в первом ряду хора недоуменно косятся на него, все еще продолжая петь, но уже не так слаженно и монолитно, уже наметилась крохотная трещинка в глыбе цельного слияния голосов, уже трещина эта грозит расшириться, и река, натолкнувшись на препятствие, вновь может распасться на ручейки. И все это он, он виноват, М3К, все по его вине. Он это чувствует, но не может понять что же произошло? Почему все смотрят на него? А косятся на него все чаще, все больше недоуменных взглядов ловит он на себе, а дирижер, так тот просто буравит его яростным взглядом вылезающих из орбиты глаз, будто он отбил у него фаворитку. И шляпа - телевизионный оператор именно его показывает, гнусно усмехаясь, крупным планом. Тут М3К в ужасе чувствует, что ногам его почему-то становится холодно, заставляет себя опустить глаза и на грани помрачения рассудка обнаруживает себя поющим без штанов. Смокинг на нем сидит безупречно, галстук-баб очка, как у лорда, а внизу - длинные, до колен, ситцевые трусы в крупный горошек, тот самый ситец, что домохозяйки предпочитают кроить на кухонные занавески. Пот прошибает М3К, ноги, обмякнув, заставляют его опуститься на корточки, и так, на корточках, пробирается он между рядов поющих и уходит за кулисы, преследуемый добросовестной операторской камерой.

Однажды, лениво возясь на новой, нелюбимой, работе, уже дав "добро" на дальнейшую эксплуатацию "американских горок" на очередной детской площадке, уже получив, что полагается в карман, и, как полагается, покраснев до ушей, уже все это добросовестно и уныло сварганив, М3К почувствовал вдруг у себя на плече чью-то железную руку. "Все, - мелькнуло в одеревеневших от страха мозгах, - застукали! Взяли с поличным. На месте преступления. Денежку только что в карман. Тепленькая! А! Номер и серия записаны! Все. Пропал... Надо поднять руки вверх. Нет, не надо...: - так сумбурно, впрочем, соответственно экстремальным обстоятельствам, он думал, не забыв помянуть мимоходом тестя аж самым верхним "до", самым-самым, мать его, верхним. Все-таки надо было оборачиваться, не то как бы тот приятель за спиной не уснул. И М3К - куда же деваться? - стал, подобно роботу, медленно разворачиваться вокруг своей оси и, развернувшись, неожиданно обнаружил напротив себя старого товарища, сокурсника по консерватории, который, не подозревая о страхах, обуявших душу М3К, улыбаясь, предлагал ему крепкое рукопожатие. М3К принял предлагаемое, помассировал сердце, перевёл дух и изобразил на лице подобие улыбки. Через некоторое время эти двое сидели в пивнушке, пили прокисшее пиво, и М3К рассказывал свою житуху старому другу, пристроившему между ног громоздкий футляр с контрабасом, мешавший, между прочим, полноценно пить пиво. Друг слушал внимательно, с доброй мягкой улыбкой, и внезапно как с цепи сорвался, видимо, начало действовать прокисшее пиво.

- Понятно, - с не совсем понятной, еле сдерживаемой яростью произнес друг. - Из-за этого надо было заканчивать консерваторию! Ты предал наши студенческие годы! Вспомни, вспомни, как много было всего. Вспомни ежегодные капустники. Какие мы строили планы! Как мечтали стать знаменитыми музыкантами! А какие ты подавал надежды... И так хорошо начал в капелле... И вдруг такое... Я вообразить себе не могу!

Мечтали, мечтали, - удалось, наконец, М3К прервать страстный монолог приятеля, - какие уж тут знаменитости... Всего лишь студенческие честолюбивые мечты. Там они и остались, в нашей молодости... - Все равно, - упорно настаивал контрабасист, - Разве все музыканты обязаны стать известными, великими? Разве профессию из-за этого выбирают? Чтобы только прославиться?! Проста надо уметь занимать в жизни свое место, честно выполнять свое дело, пусть маленькое, но свое, не чужое, понимаешь?.. Не размениваться на такие дешевые штучки, как бы ни было трудно... - Неожиданно ярость контрабандиста резко спала, он, верно, почувствовал всю никчемность подобных разговоров с человеком определившимся и сделавшим свой выбор. - Впрочем, извини, - сказал приятель и поднялся, мне пора на репетицию. Как видишь, я тоже звезд с неба не хватаю, но мне бы и в голову не пришло променять свое дело на... Впрочем, извини, - и вслед за тем на облитый пивом колченогий столик полетела мятая трешка - доля за соучастие в возлиянии. - Тебе легко говорить, - начал М3К не совсем трезвый разговор сам с собой, умирая от изжоги, -Все так неудачно сложилось... Жена и дети, дети и жена... Тесть один чего стоит. Оклад маленький. Жена пилит, тесть пилит, учат, учат... Устроил инспектором этих самых... А что я мог?.. - М3К икнул, что прервало его монолог, поднял голову и обнаружил удаляющуюся спину приятеля уже далеко от себя, почти на расстоянии диаметра детской карусели с лошадками. Спина удалялась в сопровождении струнного инструмента сбоку, и оба они, и спина и струнный, были полны чувства собственного достоинства и своей правоты, хотя последний не произнес ни звука. Какое-то время М3К сонно глядел на трешку в лужице пахучего пива, потом взял и облегчился под стол: стошнило его, дурака, так кстати.

Читать дальше