Василий Брусянин - На чужом берегу

Разговор наш не вязался. Я угостил старика хорошим английским табаком, и он с удовольствием набивал свою большую трубку тёмно-коричневым и твёрдым табаком. А я рассматривал его красное от загара лицо, с подбритыми у рта усами и с седой бородой, растущей откуда-то из-под подбородка. Морщинистое было его лицо, щёки впалые, нос вытянут вперёд, а глаза, небольшие, голубые, по-прежнему светились добродушием и лаской… Странно это: вчера человек бранил меня всеми бранными словами, какие только имелись в его лексиконе, а сегодня он у меня в гостях, и вот курим мы с ним по трубке, и эти трубки оказались теми трубками мира, о которых люди так часто любят говорить в шутку.

На прощанье он взял с меня слово, что в ближайшее же воскресенье я непременно приду к нему в гости. Говорил он и о рыбной ловле, и о своих лодках с парусами, и о своих снастях, которые теперь стоят там где-то вдали от моря и обещают ему хороший улов. Пообещал он мне и угостить меня какой-то совсем особенной и вкусной рыбой. Быть может, самую обыкновенную рыбу — леща или окуня — назвал он по-своему, а я принял эту рыбу за какую-то особенную… С таким радостным настроением провожал я своего гостя, что немудрено, если бы и самые обыкновенные вещи вдруг стали мне казаться необыкновенными.

Когда скитаешься в чужих краях, ласка первого встречного ослепляет, и долго так ходишь каким-то опьянённым…

Прошло не больше недели, и вот я живу у Пекка Паю, в его чистенькой горенке в два окна с великолепным видом на море.

Семья Пекка невелика: он, его жена — старуха Матильда, его дочь, семнадцатилетняя девушка Анти и сын Генрих, который живёт отдельно от отца в лесной избёнке на берегу моря. По зимам старуха Матильда плетёт сети и славится в околотке искусной работницей. Иногда помогает ей и дочь, и даже сам старик Паю. Слаба здоровьем старуха Матильда, а хозяйство у неё в доме крепкое, налаженное на зависть любым молодожёнам. Матери в хозяйстве помогает и Анти, и это не мешает девушке «франтить по праздникам», когда она разоденется в красочный национальный костюм и идёт в народный дом на танцы. Я часто не узнаю Анти: в будни она такая замарашка — в старой юбке и кофточке ходит по дому и делает что-нибудь, или идёт в коровник доить коров, а коров у Пекка целых пять, и всё большие такие коровы и многомолочные, скоро ли их удоишь.

Есть что-то странное в характере Пекка Паю. Добродушным назвать его нельзя, но он как-то особенно чувствительно-справедлив. Какая-нибудь жизненная мелочь, на которой не следовало бы останавливать внимание, а эта мелочь всегда приковывает внимание старика, и он начнёт говорить целую речь о людской несправедливости. Частенько он покрикивает и на жену, и на дочь, и на Генриха, и нередко эти окрики бывают весьма энергичны, но все семейные покорно выслушивают окрики главы семьи, и опять-таки потому только, что признают, что окрики отца справедливы. Пусть будет жизненная мелочь, из-за чего загорелся спор или неудовольствие, но к этой мелочи старик отнёсся со своей меркой справедливости.

Пекка Паю носит на себе почётное звание судьи, и я нередко вижу в его доме или где-нибудь на берегу группу лиц, а то одинокого какого-нибудь жалобщика, которые пришли или приехали к старику судиться. Иногда Пекка увозят куда-то на целый день, и к вечеру он возвращается усталый, но всегда довольный своей поездкой. Это опять его требовали на суд. Сколько на своей жизни Пекка разобрал разных семейных дел, и все жалобщики довольны им, а те, кого он осудил, не помнят злобы и не таят зла на хорошего старика. Немало семейных раздоров прекращено стариком, одних он поженил, другим сделал наставление, и те остались жить совместной брачной жизнью, а ещё так недавно между мужем и женою были распри.

Пекка умеет быть и отечески ласковым. Я видел, как однажды он утешил одну вдову, которую обобрал «непутёвый» любовник. Вдова ушла утешенной, а старик потом долго ворчал и выкрикивал:

— Дура, дура, дура! — повторял он. — Говорил ей: «Брось, брось!» Дура! Связалась с подлецом… Перкола!..

По праздникам Пекка угощает домашних компотом из черники. Только он один знает секрет приготовления этого вкусного блюда.

Свой рыбацкий промысел Пекка Паю любит и считается отважным рыбаком по всему побережью. У него имеется три прекрасно оборудованных парусных лодки, масса сетей и перемётов и других снарядов, названия которых я и не запомнил. В горячую рыболовную пору Пекка нанимает в помощь себе работников, а в большинстве случаев обходится семейными силами: помогают ему сын и дочь.

Лет пять назад у Пекка была большая парусная лайва [2] фин. Laiva — Корабль. Прим. ред. , на которой он отправлял рыбу в Кронштадт и даже в Петербург. Но вот большое судно пришло в негодность, и от этих дальних путешествий пришлось отказаться старому Паю.

С печалью в глазах вспоминает Пекка об этом времени. И всегда при этом прибавляет:

— Давид… мой сын. Давид был жив тогда…

Странный старик! Своего старшего сына он упорно считает умершим. Раза два-три в год получает от него письма и всё же считает сына своего умершим.

Покинул Давид семью, и не стало у Пекка хорошего работника в доме. Покинул Давид родину, и обеднела родина одним хорошим гражданином. А в былое время Давид был главным помощником Паю в его рыболовной работе. И среди рабочих слыл Давид за славного и сознательного сочлена.

В былое время старик всегда с гордостью рассказывал всем о том, какой у него сильный и ловкий сын, его главный помощник. Немногие могли угоняться за Давидом в ловкости забрасывать или вынимать из моря сети. Хорошо слушались Давида и паруса их двухмачтовой лайвы.

И вот не стало у Пекка сильного сына, не стало у Пекка и прекрасной двухмачтовой лайвы. Давид живёт в Швеции и служит простым работником у какого-то рыбопромышленника. Пишет, что хорошо зарабатывает и вольно живёт, но эта похвальба сына не успокаивает старика Паю. Не может он согласиться, чтобы на чужбине жизнь была лучше, если Давиду приходится батраком служить у промышленника, а дома он был бы сам хозяин.

— Почему же он уехал в Швецию? — как-то раз я спросил Паю.

— Перкола!.. — только выкрикнул старик и махнул рукой.

Генрих рассказал мне о печальной судьбе Давида. Это случилось, когда в Финляндии царил генерал Бобриков. Среди финской молодёжи того времени немало нашлось таких как Давид, пассивных протестантов, которые, не умея и не желая мириться с «бобринскими» порядками, эмигрировали и в Швецию, и в Норвегию. Немало молодёжи уплыло и в далёкую Америку. Кое-кто из беглецов вернулся на родину спустя год-два, а многие так и остались в Америке и на том берегу Балтийского моря. Точно свирепый ураган пронёсся над страною озёр и увлёк за собою за зелёные волны моря молодых, сильных и славных сынов родины. Вырвал ураган с корнем молодые побеги и унёс, и недаром старик Паю считает своего сына умершим. Пусть он там жив и хорошо живёт, но для Паю беглец родины — умерший человек. Шестьдесят слишком лет прожил Паю и много на своём веку видел хорошего и дурного, а дурного, пожалуй, и больше, однако вытерпел и вынес всё и никуда от своего отца с матерью не сбежал.