Василий Брусянин - Ни живые - ни мёртвые

Порфирий Иваныч с увлечением развёл руками и, повернув лицо к брату, добавил:

— А?.. Как ты на этот счёт, Игнатий?..

Встретившись с изумлённым взором брата, Порфирий Иваныч замялся на секунду, но потом снова переспросил:

— Игнатий Иваныч! Как ты на этот счёт? — и, не дождавшись ответа брата, обратился уже к Силину:

— Нам бы, знаете, куда-нибудь в ресторанчик, вот мы там и поговорили бы!.. Кто знает, может быть, до чего-нибудь и договорились бы!..

— Что ж, это хорошо! Здесь, — рукой подать, есть чудеснейший ресторанчик и недорогой! — живо поднявшись со стула, воскликнул Силин.

— Нет, уж я домой!.. — сумрачно проговорил Игнатий Иваныч и также поднялся.

— Как!.. — изумился гробовщик.

— Да… видите ли… что-то вдруг под ложечкой заныло… что-то нездоровится… Вон я брату говорил, чтобы он один поехал: третий день что-то нездоровится мне, а тут ещё погода, холод…

— А вот и хорошо бы, знаете ли, рюмочку, другую рябиновочки!.. — старался рассеять печаль на лице Игнатия Иваныча гробовщик.

— Нет, уж я домой! Вы всё с братом переговорите…

Игнатий Иваныч протянул было руку гробовщику, чтобы распроститься с ним, но Порфирий Иваныч остановил его вопросом:

— Что ты, Игнатий, и вправду нездоров?

— Да!.. Страсть, как больно под ложечкой!..

— Ну, хорошо, до свидания, я вечером заеду к тебе! — решил Порфирий Иваныч, не заметив лжи брата и проникаясь сожалением, что вытащил его из дома в такую скверную погоду.

Игнатий Иваныч распрощался и ушёл, а брат его вместе с гробовщиком прошли в мастерскую.

Громадная квадратная комната подвального этажа, в четыре окна, выходивших во двор, была занята мастерской гробовщика. В мрачном и душном помещении стоял шум и грохот от ударов топоров и молотков, лязга и шипения рубанков и пил. Одни рабочие строгали доски, другие пилили, третьи сколачивали остов громадного гроба… В углу, налево, двое рабочих обивали светлым глазетом только что сколоченный небольшой гробик, а рядом с ними у стены рыжий, замазанный краскою, маляр окрашивал светло-коричневой краской сосновый гроб, приставив его к промозглой и сырой стене мастерской… На длинном прилавке два подростка и мастер, видимо, начинали новую работу. На прилавке лежала длинная еловая доска, а мастер с ленточной меркой в руках обмеривал доску, намечая мелком чёрточки, где надо обрезать доску по желанию нового заказчика. В мастерской пахло красками, скипидаром и ещё чем-то неприятным и удушливым; казалось, эти сосновые и еловые доски, перенесённые в низкое помещение, утратили свой древесный запах и приобрели здесь какой-то другой…

— Вот вам и мастерская! — говорил Силин, вводя Порфирия Иваныча в комнату.

Гробовщик снова увлёкся и начал знакомить гостя с тонкостями производства выгодного товара. Час спустя, Порфирий Иваныч и Силин сидели в ресторане за завтраком и обсуждали план будущей совместной работы.

Распростившись с братом и с гробовщиком, Игнатий Иваныч вышел на улицу; приподнявши воротник, застегнул он пальто на все пуговицы, раскрыл зонт и, сумрачно посматривая на прохожих, подозвал извозчика. Против обыкновения не торгуясь, залез он в пролётку и приказал ехать скорее.

В квартиру гробовщика входил он с каким-то щекочущим чувством, а вышел оттуда в подавленном и сумрачном настроении. Знакомое ему гнетущее чувство — боязнь смерти — придавило его, сковало его недалёкий суеверный ум, заполонив его одинокую мистическую душу. Ему казалось, что не в закрытом экипаже сидит он, а лежит в глазетовом гробу с медными ручками и блестящими ножками, и что крупный дождь барабанит не по приподнятому верху пролётки, а по крышке гроба, в котором он лежит ни живой, ни мёртвый… Почему-то в памяти его запечатлелся этот жёлтый глазетовый гроб, с медными ручками и блестящими ножками; будто он сам приехал к гробовщику и выбрал именно этот гроб…

Вернувшись домой, Игнатий Иваныч прошёл в спальню, поднял на окнах шторы и лёг в постель. Перепуганная расстроенным видом его кухарка обратилась к Игнатию Иванычу с расспросами — не простудился ли он? не попал ли под конку или под извозчичью пролётку? или не вынули ли у него из кармана кошелёк с деньгами, как это случилось год тому назад на богослужении в Троицком соборе?

— Нет, нет!.. Нездоровится мне, верно, простудился, — только и пробормотал Игнатий Иваныч и, закинув руки за голову, вытянулся на постели во весь рост.

— Малинки бы вам, Игнатий Иваныч, попить… А?.. Есть малинка-то, прикажите заварить? — участливо спрашивала кухарка.

Чего бы, казалось, ни предложила ему в это время старуха, он на всё бы согласился: в эту минуту Игнатий Иваныч нуждался в сочувствии других и в их совете. Ему представлялось, что если он останется один, — то непременно умрёт, а брат, по знакомству с Силиным, купит именно тот глазетовый гроб, который не выходил из его расстроенной головы, и потом его зароют в сырой и холодной могиле.

Кухарка напоила Игнатия Иваныча горячей малинкой, одела его пальто и шубой поверх одеяла, и, крестясь и что-то нашёптывая, тихонько вышла в соседнюю комнату. Оставшись один, Игнатий Иваныч высунул из-под одеяла голову и беспокойным взором осмотрел спальню. В окна, из-за смоченных дождём стёкол, глядел сумрачный, дождливый день. Ещё большим страданием и страхом переполнилась его душа при виде серых тяжёлых туч, ползущих по небу… Одиночество пугало Игнатия Иваныча, и он позвал к себе кухарку…

— Что, барин, что?.. Нездоровится вам?.. Вишь — и лицо-то какое бледное да худое и под глазами-то сине? — сине?!.. Дохтура не позвать ли?..

Старуха говорила таким тоном, как будто и действительно надо было позвать доктора, хотя в этом не было никакой нужды. Игнатий Иваныч согласился с мнением кухарки, и через час явился доктор.

Молодой человек ощупал пульс на руке больного, измерил температуру, осмотрел язык и, задавши несколько вопросов, пожал плечами и задумчиво проговорил:

— Вы, должно быть… У вас, должно быть, была какая-нибудь неприятность?.. Ну, может быть, вы испугались чего-нибудь или получили какое-нибудь неприятное известие?

Игнатий Иваныч молчал и вопросительно смотрел в лицо доктора, стараясь по глазам его прочесть то, чего, казалось ему, — тот почему-то не договаривает.

— Вы очень мнительны, должно быть?.. Вот что… — наконец, проговорил доктор, стараясь сколько возможно спокойнее смотреть в глаза больного. — Жарок-то у вас, действительно, есть, небольшой… Ну, да ведь — погода-то нынче вон какая, долго ли простудиться…

Доктор распространился ещё немного о гадком петербургском климате и о погоде последних дней; одобрив лечение малинкой, он преподал больному ещё несколько советов и уехал. После отъезда доктора Игнатий Иваныч немного успокоился, пообедал, не вылезая из-под одеяла, и лёг, обливаясь потом: малинка начала своё удивительное действие.