Иннокентий Омулевский - Попытка - не шутка

— Сегодня управляющий занят, осмотрю в другой раз, — отрывисто пояснил Лев Николаевич.

Он молчал потом почти всю дорогу, изредка только вставляя неохотное слово на вопрос спутника, который наконец и оставил в покое доктора, благоразумно заключив, что «толку, мол, от него не добьешься, што за человек таков есть». Матов, впрочем, и сам не мог бы определить теперь своего настроения; в голове у него роились какие-то странные мысли, возникали какие-то смутные не то догадки, не то предчувствия. Он думал о Белозеровой, думал о Петре Лаврентьевиче, и, чем дольше сосредоточивалось на последнем внимание доктора, тем сложнее и запутаннее становились его торопливые выводы об управляющем.

«Что это за личность? На авантюриста он непохож, на романического любовника — еще того меньше, так какие же могут существовать отношения между ним и Евгенией Александровной? Сам Терентьев сказал, что „хорошие“… Гм! Хорошие!.. Это весьма неопределенно. По-видимому, и общего-то ничего нет у них: один — очевидно, деловой малый, немножко буржуа с американской складкой, крепок и сведущ, как и следует быть такому субъекту; другая — нечто идеальное… Например, это славное страдальческое лицо с огненными глазами… Впрочем, ведь контрасты иногда влекутся взаимно… Да нет! Не может быть… Наконец, разве бы он отнесся так спокойно к этой истории, если б между ними было что-нибудь?.. Но в том-то и дело, что уж слишком подозрительно казалось это спокойствие: хоть бы удивление выразил! А то он, право, выслушал мое объяснение точно так, как выслушал бы меня, вероятно, и завидовский поп, если б я предложил ему отслужить мне напутственный молебен… Да! странно… Страннее всего, однако, то, что я здесь на каждом шагу делаю глупости, глупости и глупости!!!»

Почти такова была, за немногими исключениями, основа дум и выводов Льва Николаевича, пока он ехал обратно. У себя дома, напрасно поджидая довольно долго Терентьева, Матов даже почувствовал что-то вроде ненависти к нему (не разб.), впрочем, дать себе удовлетворительный ответ в этом новом чувстве, не имевшем пока никакой законной причины. Между тем Петр Лаврентьевич, хотя и не через два часа, как назначили раньше, а уже после сумерек, все-таки завернул к доктору с обещанным ответом.

— Я опоздал, извините, — сказал он быстро, входя и здороваясь, — кое-что меня задержало. На вашу просьбу согласен… ради необыкновенной исключительности данного случая и то погрешу против принципа. Был сейчас у секунданта вашей противницы и привез вам ее условия. Вот они.

Терентьеа вынул из кармана исписанный лоскуток бумаги и, заглядывая в него в промежутках речи, отчетливо продолжал:

— Г-жа Белозерова желает, чтобы поединок состоялся завтра ровно в шесть утра, пока спит село. Места я вам не назову теперь, а укажу его в назначенное время, так как вы все равно не знаете здешних окрестностей. Оружие — пистолеты. Если их у вас нет, я могу служить своими. Будет брошен жребий, кто первый должен стрелять, г-жа Белозерова первенства этого не хочет. Выстрелы последуют с места на расстоянии восьми шагов. Промах, даже с обеих сторон, не дает права на возобновление дуэли, и дело после того считается оконченным. Принимаете ли вы эти условия?

— Да, я согласен, — почти безучастно отозвался Матов, хотя в следующее мгновение сердце забило у него непреодолимую тревогу. Он встал и прошелся по комнате с видом человека, не знающего, за что ему теперь приняться.

— Я с удовольствием напился бы у вас чаю, доктор, если это никого не обеспокоит, — сказал вдруг управляющий, пристально и, по-видимому, не без участия следивший за хозяином своими добродушными глазами.

Лев Николаевич мгновенно оживился.

— Распоряжайтесь у меня как дома, Петр Лаврентьевич, — заговорил он самым приветливым тоном. — Мы теперь товарищи, хотя, может быть, и ненадолго, может быть, даже и против вашей воли… Поверьте, что без уважения к вам, на чем бы оно ни основывалось, я, с своей стороны, никогда не позволил бы себе предложить вам ту роль, которая связывает нас на известное время. Так точно. Премного вам обязан! — заключил доктор, несколько горячо пожав обеими руками протянутую ему при последних словах руку гостя.

Спустя полчаса молодые люди, сидя уже за чаем, мирно беседовали между собой на совершенно постороннюю тему, видимо, стараясь не затрагивать щекотливый случай, сведший их вместе; сказано было только кое-что насчет того, какое объяснение дать завтра Балашеву, если б он сделался свидетелем выбытия из дома. Правда, вначале такое воздержание стоило Матову больших усилий; но после двух-трех деликатных отклонений со стороны гостя Лев Николаевич решился не говорить сегодня больше об этом предмете. Речь у них шла теперь о заводских порядках.

— Крестьяне, пожалуй, обижаются на меня и за то еще, — с жаром говорил Терентьев, — что я не допускаю к работам подростков. Но я на это не смотрю: мальчики довольны таким распоряжением, а ведь они-то и составляют молодое поколение, выгоды которого я считаю долгом беречь гораздо больше, чем интересы взрослых. И у нас, да и за границей, мне пришлось насмотреться, как злоупотребляют подростковыми силами, и там тоже разумный экономический расчет чаще всего отодвигается на задний план, а грошовый…

Управляющий как-то странно замолк вдруг и задумался.

— А вы долго жили за границей? — спросил Матов, видимо, желавший уловить какую-то нить из его ответа.

— Достаточно долго для того, чтобы не особенно восхищаться западными порядками, — несколько грубовато проговорил Терентьев и снова задумался. — Однако мне пора и убираться, — очнулся он вдруг сразу, будто от внезапного толчка. — Да и вам, я думаю, покой не помешает: водь вам завтра рано вставать…

— Теперь вот не поздно, — заметил убедительно доктор. Петр Лаврентьевич мельком взглянул на часы:

— Нет, не поздно, — подтвердил он, вставая. — Но мне еще придется завернуть на минутку к Зауэру, известить его, что условия вами приняты.

— Так вот что: чем вам делать завтра лишний крюк сюда, приезжайте вы лучше от Зауэра ночевать ко мне, — радушно пригласил Лев Николаевич управляющего.

— Благодарю вас, я переночую в доме Белозеровой, — ответил Терентьев. — Это тоже близко отсюда, да там же, кстати, и моя шкатулка с пистолетами.

Невозможно было произнести эти слова проще и скромнее, чем выговорил их управляющий, но они почему-то кольнули доктора в самое сердце и подняли со дна целую бурю.

— Так до завтра! — сказал он, сильно побледневши и резко переменив тон.

Управляющий посмотрел на него во все глаза.

— Что с вами, доктор?

Матов сконфузился и протянул гостю руку.

— Я неловко настроен сегодня, вот и все. Ради бога, извините меня! — глухо сорвалось у него с языка.