Иннокентий Омулевский - Шаг за шагом

— Так-то, батенька, и черепахи плетутся.

— Идти шаг за шагом не значит, по-моему, плестись; напротив, это значит идти решительно и неуклонно к своей цели, без скачков, — по крайней мере я именно в таком смысле употребил это выражение. Самая суть-то ведь не в скорости шагов, а в их твердости и осмысленности, мне кажется. Войско так же идет…

— А еще лучше, батенька, как и то и другое есть.

— Уж это само собой разумеется; да ведь мало ли чего нет… У нас если даже и плестить-то к порядочной цели, так надо поминутно оглядываться да под ноги смотреть, как бы на гнилую колоду не наткнуться, либо чтоб какой-нибудь зверь ноги тебе сзади не подставил; а уж о скачках-то и говорить нечего — сейчас шею сломишь: непроходимыми дебрями ведь мы идем… — сказал задумчиво Светлов.

— На то, батенька, мы и пионеры… шея-то уж не в счет, — улыбнулся широкой улыбкой Варгунин.

— Так как же вы в девственной-то трущобе побежите, хотел бы я знать? Кто говорит о шее? да было бы за что ее ломать; не на потеху же гнилых колод она предназначается… — по-прежнему задумчиво возразил Александр Васильич.

— А вы думаете — целой донесете, батенька, вашу шкурку? — спросил Матвей Николаич, и в скулах его мелькнула ироническая улыбка.

Светлов пристально посмотрел на Варгунина.

— Одно из двух, Матвей Николаич, — сказал он необыкновенно серьезно, — или быть практическим деятелем или ходить по ворожеям…

Варгунин искоса посмотрел на него и смущенно умолк.

А дело школы между тем шло своим порядком. Усерднее всех работали для нее сам Светлов, Лизавета Михайловна и Ельников; кроме того, были приглашены к урокам двое молодых учителей ушаковской гимназии, только что перед тем приехавшие из Петербурга и довольно тесно сблизившиеся с Александром Васильичем. Сходясь с ними, Светлов очень хорошо понимал, что присутствие их, от времени до времени, в школе придаст ей необходимую прочность, в особенности в глазах местного учебного начальства. Сначала, впрочем, деятельность во флигеле кипела только по утрам — с детьми; что же касается воскресных вечерних уроков для чернорабочих, то на них в первое время никто не являлся. Потом Светлову удалось, через посредство горничной Маши, залучить на воскресный урок и еще трех-четырех молоденьких горничных; девушка Прозоровой тоже присоединилась к ним. Они сперва явились в школу из простого любопытства, а затем уже им понравилось и самое ученье. Но главным образом поддержке этих вечерних занятий помог Анемподист Михайлыч. Стяжав себе понемногу в Ушаковске довольно громкую репутацию «лекаря для бедных», он то и дело сталкивался в последнее время с разным рабочим людом, забираясь иногда с своей медицинской помощью в самые глухие закоулки города. Здесь, в этих пустынных закоулках, в этом темном мире невежества, нужды и, чаще всего, непосильной работы, ему удалось завербовать, наконец, сперва немногих, но зато вполне надежных учеников для светловской школы. Пример их соблазнил и еще кое-кого из подобных тружеников, так что в последнее воскресенье, когда Ельникову же и учительствовать приходилось, во флигель порядочно-таки набралось черного народа, несмотря на дождливый сентябрьский день. Под вечер Ирина Васильевна, сидевшая, по случаю воскресенья, с пустыми руками у окна, выходившего на двор, невольно обратила внимание на повторявшийся раза три или четыре скрип калитки. При новом подобном звуке Светлова поспешно заглянула в окно и увидела во дворе какого-то рабочего, — кузнеца, как ей показалось, — который недоумчиво озирался на все четыре стороны.

— Кого, батюшка, надо? — спросила она у него через форточку.

— А где тут учат? — осведомился, в свою очередь, рабочий, чуть-чуть тронув рукой шапку.

— А вон там во флигельке, батюшка, школа, — туда и ступай. А ты от кого? — полюбопытствовала старушка.

— Да мы сами от себя, — ответил рабочий и направился к флигелю.

Не успела Ирина Васильевна отвернуться от окна, как скрип у ворот повторился снова. На этот раз она увидела входившего во двор знакомого ей столяра-соседа, частенько работавшего на Светловых по домашнему обиходу.

— Куды ты, Петрович? — обратилась к нему с удивлением старушка, высунувшись в форточку.

— Да в школу, матушка, к вашему сынку, — конфузливо объяснил столяр, почесав правой ладонью затылок. — Доброго здоровья! — приподнял он за козырек новенькую фуражку.

— А тебе туды зачем? — спросила старушка, — починить, видно, что понадобилось?

— Кака, матушка, починка в праздник! Грамоте-то вот поучиться хочется… — по-прежнему конфузливо заметил Петрович и опять почесал правой ладонью затылок.

— Это на старости-то лет выдумал?! — изумилась Ирина Васильевна.

— Де она у меня еще, старость-то? Всего-то четвертый десяток ноне пошел, — как-то уже обидчиво проговорил столяр и, торопливо приподняв фуражку, тоже направился к флигелю.

— Чудеса, ребята, да и только! — шумно вошла старушка в кабинет мужа, где Оленька читала отцу какую-то книгу, — Петрович-то, сосед-то наш, — вот, что конторку-то папе делал, — поди-ка ты с ним, шути! — в школу, батюшка, Санькину поступил!

Старик не совсем понял жену.

— А ты где его, мать, видела? — спросил он.

— Да вот сейчас только во флигель он прошел; я еще с ним в форточку разговаривала; ученье, надо быть, у них там сегодня. Ба! да ведь сегодня воскресенье же и есть, ребяты, — спохватилась Ирина Васильевна. — Ну, так, так!.. так Санька и сказал, что у них по воскресеньям мужики будут обучаться.

— Я говорю, что… — хотел было что-то сказать Василий Андреич. — Гхе! — махнул он только рукой и не договорил.

Ирина Васильевна присела на диван рядом с Оленькой.

— Я бы, отец, на твоем месте, батюшка… — начала она поучительно.

— Эх, мать! уж ты-то хоть не досаждай, — с горечью перебил ее старик. — Кабы мне твое «я бы», так уж меня, однако, давно бы министром сделали. Совсем ноне свет навыворот пошел… — задумался он и минуты две по крайней мере досадливо чесал у себя волосы на лбу тремя средними пальцами правой руки так, что большой палец торчал кверху. — Эдак и сам с панталыку собьешься…

Василий Андреич встал и, наклонив голову, медленно зашагал по кабинету. Потом, так же медленно, он набил свою коротенькую трубку, закурил ее, уселся в угол и долго, с каким-то азартом, тянул из нее дым, пока она не засопела и не погасла; выколотив пепел, старик снова набил ее, опять хотел закурить, но как будто раздумал и подошел к шкафу с платьем.

— Пойду, погляжу… — сказал он, выразительно подняв брови, и стал повязывать галстук.

Спустя минут пять Василий Андреич поднимался уже на заднее крыльцо флигеля.

Здесь будет кстати заметить, что туда, дня за четыре перед тем, переселился Александр Васильич; он занял ту самую комнату, которая служила прежде кабинетом его отцу. Никакой особенной надобности в этом, по отношению к школе, Светлову не предстояло, но молодой человек просто воспользовался ею, как благовидным предлогом, чтобы разом отделаться и от бесполезного поминутного контроля стариков, порядочно-таки мешавшего ему, и от мелких домашних столкновений, неизбежных при слишком тесном сожительстве, — все это только бесполезно раздражало обе стороны; а главное — круг деятельности и знакомых Александра Васильича настолько расширился теперь, что он мог действительно обеспокоить семью, привыкшую и рано ложиться и рано вставать. Ирина Васильевна восстала было сперва против такого переселения, но потом должна была согласиться с доводами сына, что ничего позорного относительно стариков в этом нет, что ведь он не на сторону переезжает, а остается жить у них же в доме. Таким образом, дело уладилось без особенного огорчения для старушки, выговорившей, однако, чтоб стол был общий, за исключением тех случаев, когда к молодому человеку соберутся гости. Александр Васильич кстати уж нанял себе и слугу, подговорив его, кроме того, исполнять обязанность сторожа при школе