Иннокентий Омулевский - Шаг за шагом

— Эка, батенька, что сказал! — засмеялся Варгунин, — да, по-моему, в любой прекрасной женщине столько сидит зарядов, сколько не отыщется их в пороховых погребах всего земного шара!

— Отодвиньте же, в таком случае, Матвей Николаич, свечу от Кристи, — засмеялся, в свою очередь, Светлов, указав глазами на Жилинскую.

— Ну уж, батенька, вот вас-то бы так вернее было отодвинуть от Казимировны… — сострил Варгунин.

Все непринужденно засмеялись.

От шуток разговор незаметно перешел к серьезным предметам и, наконец, коснулся светловской школы.

— Отчего бы и тебе, Кристи, не устроить здесь школу? — спросил, между прочим, Александр Васильич у Жилинской.

— Да она уж дважды заводила ее здесь, — ответил за нее отец, — в первый раз, с разрешения, — закрыли; во второй раз, потихоньку, — обязали подпиской не входить ни в какие подобные заботы, даже относительно детей…

— Остается, значит, попытаться только завести школу в третий раз? — заметил, улыбаясь, Светлов.

— Так тогда меня и вышлют отсюда, — возразила Жилинская.

— Чего у нас нельзя обойти, Кристи! — сказал Светлов, выразительно покачав головой.

— Да я и обхожу: а ты думаешь — нет? Папка ведь говорит только, что нельзя устроить правильной школы.

— Зато у моей девочки целый свой лазарет здесь организован, — сказал Жилинский.

— На попечение которого я однажды не побоялся отдать даже собственную особу, — вмешался Варгунин.

— Вот как! Кто же им заведует? — спросил Александр Васильич.

— Да я сама, Саша, — скромно пояснила Христина Казимировна.

— Да? Но лечит-то кто же?

— Я же сама и лечу, — опять так же скромно пояснила она.

Светлов находился в очевидном недоумении.

— А ты думаешь, мальчик, что мы без тебя ничего уж и не делали в эти десять лет? — спросил у него старик Жилинский — Моя девочка года четыре, если еще не больше, училась медицине у…

Казимир Анточыч назвал фамилию того самого польского врача-изгнанника, у которого Ельников заимствовался специальными пособиями на немецком языке.

— Он, папка, думает, что я все это время размышляла, отчего он вдруг перестал ко мне письма писать… — лукаво улыбнулась Христина Казимировна.

Светлов вспыхнул, как прежний «гимназистик».

— Кристи! — сказал он с задумчивым упреком, — разве ты не знаешь, что кто старое помянет, тому глаз вон?

— Может быть, это и мудрость; но, по-моему, справедливее было бы выкалывать оба глаза тому, кто забывает старое, — заметила она тем же прежним, насмешливым тоном, который был так памятен Светлову.

— По-о-лно вам ссориться, — вмешался в разговор Жилинский. — Кто же бранится с посторонним мужчиной при женихе! — шутливо обратился он к дочери, с комично-важным видом покачав головой.

— Это вот Казимир Антоныч постоянно меня так дразнит, — пояснил Варгунин Светлову, — а теперь, батенька, кстати уж и вас призадел маленько…

Светлов опять почему-то вспыхнул.

— Нет, папка, тут дело не в ссоре, а я сегодня же хочу доказать Саше, что не забыла старое: я помню, что я у него в долгу, — сказала Христина Казимировна с той обворожительной улыбкой, перед которой Светлов никогда не мог устоять. — Вели, папка, запречь мои беговые саночки: я прокачу его сегодня сама… за прежний кабриолет.

— Надеюсь, Казимировна, вы не вывалите его с досады в снег? — осведомился Варгунин.

— А уж об этом вы спросите у него, когда мы вернемся… — лукаво-насмешливо ответила ему Жилинская.

Опять все засмеялись.

Через полчаса от крыльца домика Жилинских действительно отъехали беговые саночки; правила лошадью Христина Казимировна. Она была в том самом наряде, в каком встретила давеча гостей. Рядом с ней сидел Александр Васильич; он принужден был одной рукой обнять ее, а другой держаться за передок, чтобы не упасть: саночки оказались очень малы и узки. Сперва, с четверть версты, Христина Казимировна ехала легкой рысцой, почти опустя вожжи, но, миновав какой-то мостик, она натянула их и сказала Светлову:

— Теперь держись крепче, Саша!

И они полетели, как из лука стрела.

— Куда же ты мчишь меня так, Кристи? — спросил Александр Васильич свою спутницу, когда у него, наконец, дух захватило от быстроты езды.

— Я тебя в деревню увезу! — засмеялась она, еще сильнее натянув вожжи, и потом не то лаского, не то насмешливо прибавила: — Теперь мы, кажется, поменялись ролями… Помнишь, как в первый день нашего знакомства я предложила тебе тот же самый вопрос, какой ты мне сделал сейчас? и помнишь, как на этот вопрос ты ответил мне тогда точно так же, как я тебе сейчас ответила?

— Да, помню, — сказал Светлов.

— Только, видишь, я не так скупа, как ты был тогда: я молочка для тебя не пожалею…

Она звонко захохотала, поцеловав его на лету.

— Но ведь Казимир Антоныч будет ждать нас к ужину, Кристи, — слабо напомнил ей Александр Васильич.

— Казимир Антоныч, Саша, пожил довольно и как ему хотелось; теперь мне хочется жить, — и посмотрела бы я, кто запретит мне это! — возразила она гордо, и глаза у ней засверкали в вечернем полумраке.

Светлов промолчал, не находя в себе силы бороться в эту минуту с неотразимым обаянием своей спутницы; он только крепче обнял ее.

Они продолжали нестись по-прежнему, но молча, переживая каждый неизгладимую бурю в душе. Александру Васильичу начинала уже нравиться эта быстрая езда, она соответствовала тому вихрю мыслей, который крутился теперь в его голове. Отъехав версты четыре от дому, молодые люди завидели вдали огонек. Христина Казимировна задержала лошадь и пустила ее опять легкой рысцой.

— Вот и деревня, — сказала она, круто повернув налево, не то в какой-то темный коридор, не то в улицу.

Через минуту Жилинская стояла уже под окном чьей-то большой избы и стучалась в ставень.

— Это я, кума Маня. Отвори! — говорила она громко.

— Ба! да никак и впрямь барышня наша! — послышался за окном мягкий женский голос. — Отвори, Гарась, поскоре!

Сейчас же вслед за тем послышался стук тяжелого запора у ворот, и дюжий молодой парень лихо отворил настежь обе их половинки.

— Вот нежданно-то, негаданно!.. Здоровате-ка! — так же лихо тряхнул он головой, приветствуя неожиданную гостью.

— Здравствуй, Герасим! — дружески протянула было ему руку Христина Казимировна. — Прибери, голубчик, нашу лошадь. Да я не одна, смотри: вон и еще гость со мной, — указала она на стоящего поодаль Светлова.

— Ну, нет, милая барышня, со сна-то, не умывшись, руки я тебе не дам, — степенно заметил ей Герасим, торопливо убирая назад свою руку, — а как помоюсь, ужо, тогды дам. А вот, что до их милости, так это — наши гости: для них в избе завсегда места хватит, сколько ни приди. Милости просим, слышь, не побрезговать! — радушно обратился он к Александру Васильичу.